Феноменологическая социология альфреда шюца. Альфред шюц структура повседневного мышления Структура повседневного мышления шюц кратко

16.03.2024

Чтобы посмотреть этот PDF файл с форматированием и разметкой, скачайте его и откройте на своем компьютере.
СТРУКТУРА ПОВСЕДНЕВНОГО МЫШЛЕНИЯ

// Социологические исследования.
-

Повседневное мышление как система конст
руируемых типов

Попытаемся показать, как бодрствующий взрослый человек воспринимает
интерсубъективный мир повседневной жизни, на которую и в которой он
действует как человек среди других людей. Этот мир существовал до нашего
рождения, переживался и интерпр
етировался нашими предшественниками как
мир организованный. Перед нами он предстает в нашем собственном
переживании и интерпретации. Но любая интерпретация мира основана на
предыдущем знакомстве с ним
-

нашем лично или передаваемом нам
родителями и учителя
ми. Этот опыт в форме "наличного знания" (knowledge
at hand) выступает как схема, с которой мы соотносим все наши восприятия и
переживания.

Такой опыт включает в себя представление о том, что мир, в котором мы
живем,
-

это мир объектов с более или менее оп
ределенными качествами.
Среди этих объектов мы движемся, испытываем их сопротивление и можем на
них воздействовать. Но "ни один из них не воспринимается нами как
изолированный, поскольку изначально связан с предшествующим опытом.
Это и есть запас наличного

знания, которое до поры до времени
воспринимается как нечто само собой разумеющееся, хотя в любой момент
оно и может быть поставлено под сомнение.

Несомненное предшествующее знание с самого начала дано нам как
типичное, а это означает, что оно несет в себ
е открытый горизонт похожих
будущих переживаний. Внешний мир, например, мы не воспринимаем как
совокупность индивидуальных уникальных объектов, рассеянных в
пространстве и времени. Мы видим горы, деревья, животных, людей. Я, может
быть, никогда раньше не в
идел ирландского сеттера, но стоит мне на него
взглянуть, и я знаю, что это
-

животное, точнее говоря, собака. В нем все
знакомые черты и типичное поведение собаки, а не кошки, например. Можно,
конечно, спросить: "Какой она породы?" Это означает, что отлич
ие этой
определенной собаки от всех других, мне известных, возникает и
проблематизируется только благодаря сходству с несомненной типичной
собакой, существующей в моем представлении.

типических соответствий. В случае подтверждения содержание типа
обогащается; при этом тип разбивается на подтипы. С другой стороны,
конкретный реальный объект обнаруживает свои индивидуальные
характеристики, выступающие, тем не менее, в форме типичности.

Теперь
-

и это особенно важно
-

я могу считать этот, в его типичности
воспринятый объект представителем общего типа, могу позволить себе
сформулировать понятие типа но мне совсем не нужно думать о конкретной
собаке как о представителе общего понятия "собак
а". В принципе, мой
ирландский сеттер Ровер обнаруживает все характеристики, относящиеся,
согласно моему предшествующему опыту, к типу собаки. Однако то общее,
что он имеет с другими собаками, мне совсем не интересно. Для меня он
Ровер
-

друг и компаньон;
в этом его отличие от прочих ирландских сеттеров,
с которыми его роднят определенные типичные характеристики внешности и
поведения. Я
-

без особых на то причин
-

не склонен видел в Ровере
млекопитающее, животное, объект внешнего мира, хотя и знаю, что всем

этим
он также является.

выделение индивидуальных и типических, характеристик объектов. Вообще
говоря, нам интересны лишь некоторые аспекты каждого особенного
типизированного объекта. Утверждение, что данный объект S имеет
характерное сво
йство p, в форме "S есть p"
-

это эллиптическое суждение. Ибо
S, взятое независимо от того, каким оно выглядит в моих глазах, представляет
собой не только p, но также и q, и r, и многое другое. Полное Суждение
должно читаться: "S есть, наряду с тем, что оно

и q, и r, также и p". Если по
отношению к элементу мира, считающемуся само собой разумеющимся, я
утверждаю: "S есть p", я делаю так потому, что при наличных обстоятельствах
S интересует меня в качестве p, а его бытие как q и r я оставляю без внимания
как
нерелевантное.

Только что использованные термины "интерес" и "релевантность"
-

это
обозначения ряда сложных проблем, которые сейчас нам обсудить не удастся.
Приходится ограничиться лишь несколькими замечаниями. Человек в любой
момент его повседневной жизни

находится в биографически
детерминированной ситуации, т. е. в определенной им самим физической и
социокультурной среде. В такой среде он занимает свою позицию. Это не
только позиция в физическом пространстве и внешнем времени, не только
статус и роль в ра
мках социальной системы, это также моральная и
идеологическая" позиция. Сказать, что определение ситуации биографически
детерминировано, значит сказать, что оно имеет свою историю. Это
отложение всего предшествующего опыта, систематизированного в
привычных

формах наличного запаса знаний. Как таковое оно уникально,
дано этому человеку и никому другому. Биографически детерминированная
ситуация предполагает определенные возможности будущей практической
или теоретической деятельности. Назовем ее "наличной целью
" (purpose at
hand). Эта цель как раз и определяет элементы, которые являются
релевантными по отношению к ней. Система релевантностей в свою очередь
определяет элементы, которые составят основу обобщающей типизации, и
черты этих элементов, которые станут х
арактерно типичными или, наоборот,
уникальными и индивидуальными. Другими словами, она определяет,
насколько далеко нам предстоит проникнуть в открытый горизонт
типичности. Вспомним приведенный выше пример: изменение моей наличной
цели и связанной с ней си
стемой релевантностей, сдвиг "контекста", в
котором выступает для меня S, может побудить меня обратиться к предикату
q, а то, что S есть также и p
-

теперь для меня" иррелевантно.

Интерсубъективный характер повседневного знания и его импликация

Анализируя
первые конструкции повседневного мышления, мы вели себя
так, будто мир
-

это мой, частный мир, игнорируя при этом тот факт, что с
самого начала он является интерсубъективным миром культуры. Он
интерсубъективен, так как мы живем среди других людей, нас связ
ывает
общность забот, труда, взаимопонимание. Он
-

мир культуры, ибо с самого
начала повседневность предстает перед нами как смысловой универсум,
совокупность значений, которые мы должны интерпретировать для того,
чтобы обрести опору в этом мире, прийти к

соглашению с ним. Однако эта
совокупность значений
-

и в этом отличие царства культуры от царства
природы
-

возникла и продолжает формироваться в человеческих действиях:
наших собственных и других людей, современников и предшественников. Все
объекты культ
уры (инструменты, символы, языковые системы, произведения
искусства, социальные институты и т. д.) самим смыслом своим и
происхождением указывают на деятельность человеческих субъектов.
Поэтому мы всегда ощущаем историчность культуры, сталкиваясь с ней в
р
азличных традициях в. обычаях. Историчность
-

осадок деятельности, в
которой история и раскрывается для нас. Поэтому я не могу понять объект
культуры, не соотнеся его с деятельностью, благодаря которой он возник.
Например, я не понимаю инструмент, не зная
цели, для которой он
предназначен; знак или символ
-

не зная, что он представляет в уме человека,
использующего его; институт
-

не понимая, что он значит для людей,
ориентирующих на него свое поведение. Здесь основа так называемого
постулата субъективной и
нтерпретации в социальных науках, о котором мы
будем говорить позднее.

Теперь предстоит рассмотреть дополнительные конструкции, возникающие
в повседневном мышлении, учитывая при этом не частный, но
интерсубъективный мир, и то, что представления о нем
-

не
только мое личное
дело; они изначально интерсубъективны, социализированы. Мы рассмотрим
кратко три аспекта проблемы социализации знания: взаимность перспектив
или структурную социализацию знания; социальное происхождение знания
или его генетическую социали
зацию; социальное распределение знания.

Взаимность перспектив.

В естественной установке повседневного мышления я считаю само собой
разумеющимся, что другие, обладающие разумом люди существуют. Это
значит, что объекты мира, в принципе, познаваемы для них ли
бо актуально,
либо потенциально. Это я знаю и принимаю без доказательств и сомнений. Но
я также знаю и считаю само собой разумеющимся, что "тот же самый" объект
должен означать нечто различное для меня и для любого другого человека.
Это происходит потому,
что: 1) я, будучи "здесь", нахожусь на иной
дистанции от объектов и воспринимаю их в иной типичности, чем другой
человек, который находится "там". По этой же причине некоторые объекты
-

вне пределов моей досягаемости (моего видения, слышания,
манипулирован
ия), но в пределах его досягаемости, и наоборот; 2)
биографически детерминированные ситуации, моя и другого человека,
соответствующие наличные цели и определяемые ими системы
релевантностей (моя и другого) должны различаться, по крайней мере, до
некоторой
степени.

Повседневное мышление преодолевает различия индивидуальных
перспектив, являющиеся следствием этих факторов, с помощью двух
основных идеализации: 1) взаимозаменяемости точек зрения (я считаю само
собой разумеющимся и предполагаю: другой считает так

же, что, если я
поменяюсь с ним местами и его "здесь" станет моим, я буду находиться на том
же самом расстоянии от объектов и видеть их в той же самой типичности, что
и он в настоящий момент. Более того, в пределах моей досягаемости будут
находиться те же

самые вещи, что и у него сейчас. Действительно также и
обратное отношение); 2) совпадения системы релевантностей. До тех нор,
пока не доказано обратное, я считаю само собой разумеющимся
-

и
предполагаю, другой считает так же
-

что различия перспектив, пор
ождаемые
нашими уникальными биографическими ситуациями, несущественны с точки
зрения наличных целей любого из нас. И что он, как и я, т. е. "мы" полагаем,
что выбрали и интерпретировали актуально и потенциально общие объекты и
их характеристики тем же самы
м или, по крайней мере "эмпирически тем же
самым", т. е.: тем же самым, с точки зрения наших практических целей,
образом.

Очевидно, что обе идеализации взаимозаменяемости точек зрения и
совпадения релевантностей, вместе образующие общий тезис взаимных
перс
пектив, представляют собой типизирующие конструкты объектов
мышления, преодолевающих своеобразие объектов личного опыта моего или
любого другого человека. Благодаря действию этих конструктов можно
предполагать, что тот сектор мира, который считается само с
обой
разумеющимся мною, воспринимается так же другим, моим партнером, более
того, считается само собой разумеющимся "нами". Но это "мы" включает не
только "тебя" и "меня", но "каждого, кто является одним из нас", т. е. каждого,
чья система релевантностей п
о существу (в достаточной степени) совпадает с
"твоей" и "моей". Таким образом, общий тезис взаимных перспектив ведет к
формированию такого знания об объектах и их характеристиках (актуально
познанных "мною" и потенциально познаваемых "тобой"), которое выс
тупает
как знание "каждого". Оно представляется объективным и анонимным, т. е.
отделенным я независимым от индивидуальных определений ситуации со
всеми их уникальными биографическими подробностями, актуальными и
потенциальными наличными целями.

Термины "об
ъект" и "характеристика объекта" мы должны толковать в
самом широком смысле, подразумевая при этом объекты само собой
разумеющегося знания. Тогда мы поймем, насколько важны
интерсубъективные конструкты объектов мышления, возникающие в ходе
структурной соци
ализации знания Многих проблем, изученных, но
недостаточно основательно проанализированных выдающимися
обществоведами. То, что считается знакомым каждому, кто разделяет нашу
систему релевантностей,
-

это образ жизни, рассматриваемый как
естественный, норма
льный, правильный членами "мы
-
группы". В качестве
такового он является источником множества рецептов обращения с вещами и
людьми в типичных ситуациях, он является источником привычек и "нравов",
"традиционного поведения" в веберовском смысле, самоочевидных

истин,
бытующих в "мы
-
группе", несмотря на их противоречивость, короче,
-

всего
"относительно естественного аспекта мира". Эти слова относятся и к
конструктам типизированного знания, обладающего
высокосоциализированной структурой, благодаря которой преодол
евается
специфика индивидуальных, само собой разумеющихся "представлений о
мире. Но и это знание имеет свою историю. Оно
-

часть нашего "социального
наследия", и это побуждает нас обратиться ко второму аспекту проблемы
социализации знания, к его генетическ
ой структуре.

Социальное происхождение знания.

Лишь очень малая часть знания о мире рождается в личном опыте. Большая
часть имеет социальное происхождение и передается друзьями, родителями,
учителями, учителями учителей. Меня учат не только определять
окру
жающую среду (т. е. типичные черты относительно естественного аспекта
мира" воспринимаемого "мы
-
группой" как самоочевидная совокупность всех
(до поры до времени несомненных вещей, которые, однако, всегда могут быть
поставлены под сомнение), но и строить ти
пичные конструкты согласно
системе релевантностей, соответствующей анонимной унифицированной
точке зрения "мы
-
группы". Сюда относятся образы жизни, способы
взаимодействия со средой, практические рекомендации по использованию
типичных средств для достижения

типичных целей в типичных ситуациях.
Типизирующим медиумом par excellence, посредством которого передается
социальное знание, являются словарь и синтаксис повседневного языка.
Диалект повседневности
-

это, по преимуществу, язык имен, вещей и событий.
А лю
бое имя предполагает типизацию и обобщение в свете системы
релевантностей, преобладающей в лингвистической "мы
-
группе", которая
считает вещь достаточно значительной, чтобы найти для нее особый термин.
Донаучный диалект
-

сокровищница готовых, уже сконструи
рованных типов и
характеристик, социальных по происхождению и несущих в себе открытый
горизонт еще не найденных содержаний.

Социальное распределение знания.

Знание социально распределено. Благодаря общему тезису взаимных
перспектив, несомненно, преодолевае
тся трудность, заключающаяся в том,
что мое актуальное знание
-

всего лишь потенциальное знание моего
партнера, и наоборот. Но запас актуального наличного знания у людей
различен, и повседневное мышление учитывает этот факт. Не только то, что
человек знает
, отлично от знания его соседа, но и то, как они оба знают "одни
и те же" факты.

Знание многообразно по степени ясности, отчетливости, точности. Возьмем,
к примеру, хорошо известное разграничение У. Джемсом "знания
понаслышке" (knowledge at acquaitance) и
"знания как такового" (knowledge
-
about). Очевидно, о многих вещах я просто где
-
то что
-
то слышал, тогда как ты
имеешь ясное представление о них как таковых. Справедливым может быть и
обратное отношение. Я
-

"эксперт" в узкой области и "дилетант" во многих
д
ругих, так же, как и ты. Любой индивидуальный запас наличных знаний в тот
или иной момент жизни разграничен на зоны в различной степени ясности,
отчетливости, точности. Эта структура порождается системой преобладающих
релевантностей и, таким образом, биогр
афически детерминирована. Знание
этих индивидуальных различий, само по себе, уже элемент обыденного опыта:
я знаю, к кому и при каких типичных обстоятельствах я должен обратиться
как к компетентному доктору или юристу. Другими словами, в повседневной
жизни

я конструирую типологию знаний другого, их объем и структуру.
Поступая таким образом, я предполагаю, что он руководствуется
определенной структурой релевантностей, которая выражается у него в
наборе постоянных мотивов, побуждающих его к особому типу повед
ения и
определяющих даже его личность. Но мы уже забежали вперед, приступив к
анализу обыденных конструкций, связанных с пониманием других людей, что
является целью следующего раздела (1).

Структура социального мира и его типизация в конструктах повседневного
мышления

человеческое существо, родившееся и живущее в социальном мире с его
повседневностью, воспринимаю его готовым, выстроенным до меня,
открытым для моей интерпретации и действи
я, всегда соотнесенным с моей
актуальной биографически детерминированной ситуацией. Только по
отношению ко мне определенный вид связей с другими приобретает тот
особый смысл, который я обозначаю словом "мы". Только по отношению к
"нам", где центром являюсь

я, другие выступают как "вы". А по отношению к
"вам", в свою очередь соотносящимся со мною, выделяется третья сторона
-

Во временном измерении, по отношению ко мне в настоящий момент моей
биографии, существуют "современники", с которыми я могу
взаи
модействовать, и "предшественники", на которых я воздействовать не в
состоянии, но чьи прошлые поступки и их следствия могу интерпретировать;
они же, в свою очередь, могут влиять на мои собственные действия. Наконец,
есть "преемники", недоступные опыту, но

на которых можно ориентироваться
в своих действиях в более или менее пустом ожидании. В этих отношениях
воплощены самые разнообразные формы интимности и анонимности, зна
-
комости и чуждости, интенсивности и экстенсивности.

Здесь мы ограничимся взаимоотноше
нием между современниками.
Поскольку речь, идет о повседневности, допустим, как само собой
разумеющееся, что один человек может понять другого человека, его действия
и что он может общаться с другими, так как предполагает, что они понимают
его собственное
поведение. Мы также считаем само собой разумеющимся, что
это взаимное понимание ограниченно, хотя его и достаточно, для многих
практических целей.

Среди моих современников есть те, с кем я разделяю, пока длятся наши
отношения, не только время, но и простра
нство. Ради простоты терминологии
будем называть таких современников партнерами (consotiates), а отношения
между ними
-

прямыми межличностными отношениями. Этот термин мы
понимаем, однако, иначе, чем Ч. Кули и его последователи, обозначая им
исключительно
формальный аспект социальных отношений, в равной степени
применимый и к интимной беседе друзей, и к случайной встрече чужих людей
в железнодорожном купе. Общность пространства означает здесь, что некий
аспект внешнего мира равно доступен для каждого партне
ра и содержит равно
интересные релевантные для них объекты. Каждый видит тело другого, его
жесты, походку, мимику и не просто воспринимает их как вещи или события
во внешнем мире, но в физиогномическом значении, как свидетельства
мыслей другого.

Временная
общность
-

здесь имеется в виду не только внешнее
(хронологическое), но также и внутреннее время
-

означает, что каждый
партнер соучаствует в непосредственно текущей жизни другого, что он может
схватывать в живом настоящем мысли другого шаг за шагом, по ме
ре их
смены. Происходят события, строятся планы на будущее, возникают надежды,
беспокойство. Короче говоря, каждый из партнеров включается в биографию
другого; они вместе взрослеют, старятся; они живут в чистом "мы
-
отношении".

В таком отношении, каким бы м
имолетным и поверхностным оно ни было,
другой воспринимается как уникальная индивидуальность, пусть и
раскрывающаяся лишь фрагментарно, выявляя всего один из аспектов своей
личности в уникальной биографической ситуации. Во всех других формах
социальных отн
ошений (и даже в отношениях между партнерами, пока речь
идет о нераскрытых сторонах личности другого) "я" другого человека может
улавливаться лишь с помощью "воображаемого внесения гипотетического
явления смысла" (если прибегнуть к выражению Уайтхеда). Ина
че говоря, мы
понимаем другого, конструируя типичный способ деятельности, типичные,
лежащие в его основе мотивы, установки типа личности. Другой и его
действия, недоступные моему непосредственному наблюдению, объясняются
при этом как простые примеры, образ
чики данного типа личности.

Мы не можем сравнивать здесь классификацию структур социального мира,
типов действия и типов личности, необходимых для понимания "другого" и
его поведения. Думая об отсутствующем друге А, я конструирую идеальный
тип его личности

и поведения на основе моего прошлого восприятия Л как
партнера. Опуская письмо в почтовый ящик, я ожидаю, что незнакомые мне
люди, именуемые почтовыми служащими, будут действовать типичным
образом (не совсем мне понятным), в результате чего письмо дойдет
до
адресата в типично разумный срок. Даже не встречаясь с французом или
немцем, я понимаю "почему Франция боится перевооружения Германии".
Подчиняясь правилам английской грамматики, я следую принятому в
обществе образцу поведения моих современников, говоря
щих по
-
английски.
К ним я должен приспособить свое поведение, чтобы быть понятым. Наконец,
любой артефакт, любой инструмент указывает на некоего безымянного
человека, который создал его для того, чтобы другие безымянные люди
воспользовались им для достижен
ия типичных целей типичными средствами.

Это лишь несколько примеров, упорядоченных по степени усиления
анонимности отношений между современниками, а тем самым и конструктов,
используемых для понимания другого и его поведения. Очевидно, увеличение
анонимнос
ти влечет за собой уменьшение полноты содержания. Чем более
анонимен типизирующий конструкт, тем меньше отражена в нем уникальная
индивидуальность описываемого лица, тем меньше сторон его личности и
поведения типизируются как релевантные с точки зрения нал
ичной цели, ради
которой, собственно, и конструируется тип. Если мы выделим типы личности
(субъективные) и типы действия (объективные), то можно сказать, что
усиление анонимности конструктов ведет к преобладанию последних. В
случае полной анонимизации люди

считаются взаимозаменяемыми, а типы
действия обозначают "чье бы то ни было" поведение, как оно предопределено
конструктом.

Следовательно, можно сказать, что, за исключением чистого "мы
-
отношения" партнеров, нам никогда не удается "схватить" индивидуальнос
ть
человека в его уникальной биографической ситуации. В конструктах
повседневного мышления другой проявляется в лучшем случае как частичное
"Я", и даже в чистом "мы
-
отношении" он обнаруживает лишь некоторые
аспекты своей личности.

Идея эта важна во многих
отношениях. Г. Зиммелю она помогает
преодолеть дилемму индивидуального и коллективного сознания, столь
отчетливо видевшуюся Э.Дюркгейму. Она положена в основу теории Ч. Кули
о возникновении "Я" благодаря "зеркальному эффекту". Д. Г. Мида она
привела к мног
ообещающей концепции "обобщенного другой". Наконец, она
была решающей в деле прояснения таких понятий, как "социальная функция",
"социальная роль" и "рациональное действие".

Однако это еще не все, когда я конструирую "другого" как частную
личность, исполни
теля типичных ролей и функций, во взаимодействии с
которым участвую я сам, параллельно развивается процесс самотипизации. В
этом отношении я участвую не как целостная личность, а фрагментарно.
Определяя роль "другого", я принимаю и свою роль. Типизируя пов
едение
"другого", я типизирую и свое собственное, связанное с ним поведение. Я
превращаюсь в пассажира, потребителя, налогоплательщика, читателя, зеваку
и т. д. Эта самотипизация лежит в основе выделения У. Джемсом и Д. Г.
Мидом элементов, обозначаемых тер
минами "I" и "Me" в целостности
социальной личности.

Нужно, однако, помнить, что конструкты здравого смысла, используемые
для типизации "другого" и для самотипизации, имеют по преимуществу
социальное происхождение и социально санкционированы. В рамках "мы
-
группы" большинство личностных и поведенческих типов действия
воспринимаются как нечто само собой разумеющееся (пока нет свидетельств
об обратном)
-

как набор правил и предписаний, которые не опровергнуты до
сих пор и, предполагается, не будут опровергнуты

в будущем. Более того,
типические конструкты часто институционализируются в качестве стандартов
поведения, поддерживаемых обычаем и традицией, а иногда и особыми
средствами так называемого социального контроля, например, законом.

Типы действий и типы личн
ости

Теперь мы кратко остановимся на модели действия и социального
взаимодействия, лежащей в основе конструирования типов действия и типов
личности в повседневном мышлении.

Действие, проект, мотив.

Термином "действие" так, как он используется в этой работе
, мы обозначаем
продуманное человеческое поведение, т. е. поведение, основанное на
составленном заранее проекте. Термином "акт" мы будем обозначать
результат развертывающегося процесса
-

т. е. завершенное действие.
Последнее может быть скрытым (например, м
ысленная попытка решить
научную проблему) или открытым, включенным во внешний мир. Оно может
быть делом и бездельем, намеренным воздержанием от поступка
-

в этом
случае оно считается действием в себе.

Любое проектирование заключено в воображении будущего п
оведения.
Однако отправной точкой любого проектирования оказывается не
развертывающийся процесс действия, но завершенный в воображении акт.
Прежде чем планировать этапы будущей деятельности, я должен представить
себе то завершенное положение дел, к котором
у они приведут. Образно
говоря, прежде чем приняться за чертежи, я должен иметь в голове замысел
проекта здания. Поэтому в воображении я переношу себя в будущее, т. е. туда,
где действие уже будет завершено. И лишь затем я реконструирую в
воображении отдел
ьные этапы совершающегося в будущем акта.

Согласно нашей терминологии, не будущее действие, а будущий акт
предвосхищается в проекте. Время его
-

будущее совершенное (modo futuri
exacti). Такая характерная для проекта временная перспектива влечет за собой
в
ажные выводы,

1. Все проекты предстоящих актов основываются на наличии моих знаний в
момент проектирования. Сюда подключается опыт ранее совершенных актов,
типически сходных с проектируемыми, а следовательно, играет роль и особая
идеализация, которую Гуссе
рль именовал идеализации "Я
-
могу
-
это
-
снова".
Согласно такому предположению, в типически сходных.обстоятельствах я
могу действовать в сущности так же, как я действовал и раньше для
достижения типически сходного результата.

Ясно, что эта идеализация требует
конструирования особого рода. Мое
наличное знание во время проектирования, строго говоря, должно отличаться
от наличного знания после совершения акта, хотя бы потому, что я "стал
старше", и сама реализация проекта модифицировала мои биографические
обстояте
льства, пополнила опыт. Так что "повторение" действия
-

это не
.просто его воспроизведение. Первое действие D" начиналось в
обстоятельствах О" и привело к ситуации С". Повторяемое действие D"
начинается в обстоятельствах О" и должно будет завершиться ситуа
цией С".
С" неизбежно будет отличаться от О", так как знание о том, что D" просто
привело к С", стало элементом обстоятельств нового действия О". Раньше же,
когда я планировал первое действие, налицо было лишь пустое
предвосхищение будущей ситуации. С" тож
е будет отличаться от С", как и D"
от D". Это происходит потому, что О", О", D", D", С", С" мы обозначаем сами по
себе уникальные и неповторимые явления. Однако именно те черты, которые
делают их уникальными и неповторимыми, повседневное мышление просто
-
на
просто отбрасывает, ибо они нерелевантны с точки зрения имеющейся цели.
Когда я конструирую идеализацию "Я
-
могу
-
это
-
снова" (I
-
can
-
do
-
it
-
again), мне
важна типичность О, D, С
-

и без всяких "прим". Фигурально говоря,
конструирование состоит в подавлении "при
м" по причине их
нерелевантности, что, кстати, характерно для типизации вообще.

Этот момент особенно важен для анализа понятия так называемого
рационального действия. Очевидно, в рутине повседневной деятельности мы
прибегаем к подобному конструированию, сл
едуя условным правилам лишь
потому, что до сих пор они нас не подводили, и связываем тем самым цели и
средства, относительно действительного взаимодействия которых вовсе не
имеем ясного представления. Именно в повседневном мышлении мы
конструируем мир факт
ов, которые кажутся взаимосвязанными, мир,
содержащий только те элементы, что считаются релевантными с точки зрения
наличной цели.

2. Особая временная перспектива проекта проливает свет на взаимосвязь
проекта и мотива. В обыденной речи словом "мотив" обозн
ачаются две разные
системы понятий, которые следует различать.

Можно сказать, что мотивом убийцы было ограбление жертвы. Здесь под
"мотивом" понимается цель, положение дел, которое призвано реализовать
предпринятая акция. Мы назовем такой мотив "для
-
того
-
ч
тобы" (in
-
order
-
to
-
motive). С точки зрения деятеля, этот класс мотивов апеллирует к будущему.
Положение, дел, которое должно возникнуть в будущем, воображенное в
проекте, и есть мотив свершения действия. Можно сказать, что проект убийцы
был мотивирован его

трудным детством, окружающей социальной средой и т.
п. Такой мотив назовем мотивом "потому
-
что" (because
-
motive). С точки
зрения действующего лица, этот мотив соотносит действия (2) с прошлыми
переживаниями, побуждающими его поступать именно таким образом
. В
форме "потому
-
что" мотивируется сам проект действия (например, добыть
денег, убив человека).

Мы не можем входить здесь в детальный анализ теории мотивов. Следует
лишь отметить, что человек в процессе деятельности мотивирует ее только по
типу "для
-
того
-
чтобы", имея в виду состояние дела, на реализацию которого
ориентирована его текущая деятельность. Лишь бросив взгляд назад
-

на уже
совершенный акт или на пройденные первоначальные этапы
развертывающегося действия, или даже на уже созданный проект,
предво
схищающий акт (modo futuri exacti),
-

можно ретроспективно уловить
мотив "потому
-
что", побудивший сделать то, что сделано или
запроектировано. Но в этом случае человек уже не действует, он наблюдает
себя самого. Различие двух видов мотивов жизненно важно дл
я анализа
человеческого взаимодействия, к которому мы теперь обратимся.

Социальное взаимодействие.

Любая форма социального взаимодействия зиждется на уже описанных
конструктах, при помощи которых понимаются "другой" и модель действия
вообще. Возьмем взаимо
действие партнеров: вопрошающего и отвечающего.

Проектируя вопрос, я предвижу, что "другой" поймет мое действие
(например, произнесение вопросительного предложения) как вопрос, и это
побудит его действовать так, чтобы я понял его реакцию как адекватную (Я:
"Где чернила?" Партнер указывает на стол). "Для
-
того
-
чтобы" (мотив моего
действия) рассчитан на получение адекватной информации; в данной
ситуации предполагается, что понимание моего мотива "для
-
того
-
чтобы"
станет для "другого" мотивом "потому
-
что", и он совершит действие, "для
-
того
-
чтобы" дать мне эту

информацию. Все это верно, разумеется, при
условии, что он хочет и может сделать то, что я, со своей стороны, от него
ожидаю. Я предвижу, что он понимает по
-
английски, знает, где хранятся
чернила, и что он скажет мне, если знает, и т. д. В общем и целом,
я ожидаю,
что он будет руководствоваться теми же типами мотивов, которыми в
прошлом
-

как свидетельствует мое наличное знание
-

руководствовался я сам
и многие другие в типически сходных обстоятельствах.

Наш пример показывает, что даже простейшее взаимодей
ствие в обыденной
жизни использует набор повседневных конструктов (в данном случае,
конструктов ожидаемого поведения "другого"), основывающихся на
идеализации, согласно которой мотив "для
-
того
-
чтобы" одного деятеля
становится мотивом "потому
-
что" его партн
ера, и наоборот. Мы назовем это
идеализацией взаимности мотивов. Очевидно, она обусловлена общим
тезисом взаимности перспектив, поскольку предполагает, что мотивы,
приписываемые "другому", типично те же, что у меня или у других в типично
тех же обстоятельс
твах. Все это соответствует социально обусловленному
наличному знанию.

Предположим теперь, что я ищу чернила для наполнения авторучки, с тем
чтобы написать в комитет фонда заявление о предоставлении средств для
реализации научного проекта. Если заявление б
удет удовлетворено, изменится
весь мой образ жизни. Я
-

действующее лицо (вопрошающий), и я один знаю о
моем плане, представляющем собой конечный мотив "для
-
того
-
чтобы" моего
актуального действия, знаю то состояние дел, которому предстоит
осуществиться. Ко
нечно, это может быть сделано лишь постепенно1 (нужно
написать заявление, найти письменные принадлежности и т. д.), причем
каждый из этапов должен материализоваться в "действии" по особому
проекту, с особым "для
-
того
-
чтобы" мотивом. Однако все эти
"микроде
йствия"
-

лишь фазы целостного действия, и все промежуточные
шаги, в них воплощенные,
-

это лишь средств, достижения конечной цели,
определенной изначальным проектом. Размах его связывает микропроекты в
единую цепь. Это становится ясным, если принять во вн
имание, что в цепи
взаимосвязанных частичных действий, порождающих ситуации, которые
всего лишь "средства" для достижения проектируемой цели, одни звенья
можно заменить другими или просто опустить. В первоначальном проекте
ничего не изменится. Если я не на
йду чернил, могу воспользоваться пишущей
машинкой, и заявление будет написано.

Другими словами, только действующее лицо знает, "когда его действие
начинается и где оно заканчивается", т. е., почему оно будет осуществлено.
Именно протяженность проектов опре
деляет единство действия. Партнер не
знает ни о проекте, предшествовавшем действию, ни о масштабе контекста, в
который оно включено. Он знает только тот фрагмент действия, который
развернут перед ним, а именно: наблюдавшийся им совершенный акт или же
прошл
ые фазы текущего действия. Если бы моего партнера спросили, чего же
я хотел, он ответил бы, что я спрашивал, где найти чернила. Это все, что он
знает о моем проекте и его контексте, он видит в нем самостоятельное
отдельное действие. Чтобы "понять" смысл мо
его действия, ему пришлось бы,
начав с наблюдаемого акта, конструировать лежащий в его основе "для
-
того
-
чтобы" мотив, т.е. определить, зачем я сделал то, чему он был свидетелем.

Теперь ясно, что смысл действия неизбежно окажется различным: а) для
самого де
йствующего лица; б) для взаимодействующего с ним партнера, с
которым он имеет общий набор целей и релевантностей: в) для наблюдателя,
не включенного в это отношение. Отсюда вытекают два важных вывода. Во
-
первых, повседневное мышление дает нам лишь вероятну
ю возможность
понять действие "другого" в той мере, которая достаточна для нашей
наличной цели. Во
-
вторых, чтобы увеличить вероятность, мы должны искать
тот смысл, который имеет действие для самого действующего. Так что
постулат "субъективной смысловой инт
ерпретации", как он неудачно
именуется, не есть отличительная черта социологии Макса Вебера или вообще
методологии социальных наук. Это
-

принцип конструирования типов
действия в повседневном опыте.

Субъективная интерпретация возможна только как выявление
мотивов,
определяющих данный ход действия. Соотнося тип действия с лежащими в
его основе типичными мотивами, мы начинаем конструировать тип личности.
Последний может быть более или менее анонимным, т. е. лишенным
содержания. В "мы
-
отношении" партнеров дейс
твие "другого", его мотивы
(поскольку они проявляются) и его личность (поскольку она вовлечена в
явное действие) воспринимаются в непосредственности; указанные здесь
типы обнаруживают низкую степень анонимности и значительную полноту
содержания. Конструиру
я типы действия современников (не партнеров), мы
приписываем более или менее анонимным участникам набор инвариантных
мотивов, управляющих их действиями. Этот набор сам по себе есть конструкт
типичных ожиданий от поведения "другого", он часто изучается с то
чки
зрения социальной роли, функции или институционального поведения. В
повседневном мышлении такой конструкт особенно важен в проектировании
действий, ориентированных на поведение современников (но не партнеров). В
чем заключаются его функции? 1. Я считаю

само собой разумеющимся, что
мое действие (скажем, опускание в ящик снабженного маркой и правильно
надписанного конверта) побудит анонимных для меня людей (почтовых
служащих) совершить типичные действия (обработать почту) в соответствии с
типичными "для
-
т
ого
-
чтобы" мотивами (выполнение профессиональных
обязанностей), в результате чего будет достигнуто запроектированное мною
состояние дел (доставка письма адресату в установленный срок). 2. Я также
считаю само собой разумеющимся, что мой конструкт типа "дейс
твия
другого", в сущности, соответствует его собственной самотипизации, и что в
последнюю включается типическое представление о моем (его анонимного
партнера) типичном способе поведения, основанном на типичных и
предположительно инвариантных мотивах (кто б
ы ни опустил должным
образом надписанный и снабженный маркой конверт в почтовый ящик,
предполагается: он будет доставлен по адресу в определенное время). 3. И,
более того, в моей собственной самотипизации (в роли клиента почтовой
службы) я должен проектиро
вать мое действие по такому типу, который, как я
предполагаю, будет отвечать ожиданиям типичного почтового служащего по
отношению к типичному клиенту. Эта конструкция взаимосвязанных
поведенческих моделей оказывается конструкцией взаимопереплетенных
"для
-
т
ого
-
чтобы" и "потому
-
что" мотивов, воспринимающихся как
инвариантные. Чем более институционализирована и стандартизована такая
модель, т. е. чем более она типизирована и социально санкционирована с
помощью законов, правил, норм, обычаев, традиций и т. д.,
тем больше
вероятность того, что мое собственное самотипизированное поведение
достигнет желаемой цели.

1. За исключением некоторых экономистов проблема социального
распределения знания не привлекала должного внимания специалистов в
общественных наук
ах. А ведь она открывает новое поле для теоретических и
эмпирических исследований, которые действительно заслуживали бы
названия социологии знания, сохраняющегося ныне за неопределенной
дисциплиной, принимающей на веру то самое социальное распределение
зна
ния, на котором она основана. Хотелось бы надеяться, что систематическое
изучение этой области внесет значительный вклад в решение таких проблем,
как проблема социальной роли, социальной стратификации,
институционального или организованного поведения, соци
ологии занятий и
профессий, престижа, статуса и т. д.

2. В понятие "действие" включается все человеческое поведение, когда и
поскольку действующий индивид придает ему субъективное значение...
Действие является социальным, поскольку в силу придания ему дейс
твующим
(или действующими) субъективного значения оно учитывает поведение
других, а тем самым ориентируется на него.

Татьяна Тягунова*

Смотреть этнофеноменологически

Аннотация . В статье делается попытка, отталкиваясь от тех концептуализаций повседневной реальности, которые содержатся в работах Шюца, взглянуть на повседневность в эмпирической перспективе – в перспективе того, как повседневность практикуется . Следствием данного эмпирического взгляда оказывается переконцептуализация понятия повседневности – повседневность рассматривается не как атрибут жизненного мира повседневности как «конечной области смысла», а как формальная черта любой социальной практики, что, в свою очередь, требует изменения исследовательской установки.

Ключевые слова . Феноменология, повседневность, жизненный мир, рутинные действия, социальные практики, практическая рефлексивность, интерсубъективность.

С «легкой руки» Альфреда Шюца, а если точнее - Эдмунда Гуссерля, повседневный жизненный мир суть мир в его непроблематичной данности. В своей последней работе «Структуры жизненного мира», опубликованной посмертно1 , Шюц дает следующее определение: «Под повседневным жизненным миром следует понимать ту область реальности, которую бодрствующий, нормальный взрослый индивид в установке здравого смысла обнаруживает как просто данную. „Просто данное“ обозначает все, что мы переживаем как не подлежащее сомнению, любое положение дел, которое до поры до времени предстает как непроблематичное» . Но что значит «непроблематичное»? Непроблематичное как не подлежащее сомнению, само собой разумеющееся стало расхожим (прежде всего в обиходе социологического языка) атрибутом повседневности. Само собой разумеющимся следствием такой характеристики оказывается, среди прочего, определение повседневного действия как действия принципиально нерефлексивного. Несомненно, Шюц всецело склоняет к этому, когда пишет: «само собой разумеющееся (das Fraglosgegebene) всегда представляет собой такой уровень восприятия, который представляется не нуждающимся в дальнейшем анализе» . Я предлагаю задержаться на этом данном- как-не-нуждающимся-в-вопрошании - но не для того, чтобы еще раз подвергнуть (теоретической) рефлексии (нерефлексивное) повседневное действие (Шюц прекрасно

* Тягунова Татьяна Васильевна – научный сотрудник Центра проблем развития образования Белорусского государственного университета.

1 Книга была написана учеником Шюца Томасом Лукманом на основе плана и черновиков, подготовленных Шюцем незадолго до смерти для проекта «Структур жизненного мира», задуманного как продолжение вышедшей в 1932 г. в «Springer-Verlag» книги «Смысловое строение социального мира» (единственной изданной Шюцем при жизни, если не брать в расчет его многочисленные статьи). В предисловии к новому изданию «Структур…» в 2003 г. Лукман пишет, что точно следовал составленному Шюцем плану, если не считать двух «существенных» отклонений. Первое связано с изменением внутренней структуры третьей главы, посвященной рассмотрению субъективного запаса знания, что повлекло за собой необходимость добавить новую главу (она значится под номером 4 как «Знание и общество»). Второе изменение касается заключительной (в первоначальном плане Шюца) главы, посвященной методологии социальных наук - Лукман исключил ее из окончательного варианта, поскольку, как он пишет, она в основе своей не выходила за рамки того, что было сформулировано в эссе «Обыденная и научная интерпретация человеческого действия»

Социологическое обозрение Том 8. № 1. 2009

проделал эту работу) или, возможно, эксплицировать «само собой разумеющееся» самого социологического понимания (что было бы не менее самонадеянно). Моя цель несколько иная: отталкиваясь от тех концептуализаций повседневной реальности, которые содержатся в работах Шюца, взглянуть на повседневность в эмпирической перспективе - в перспективе того, как повседневность практикуется . Я постараюсь показать, что эта задача потребует, в свою очередь, переконцептуализации самого понятия повседневности, с одной стороны, и изменения исследовательской установки, с другой.

Онтологическая подкладка повседневности

Для Шюца повседневный жизненный мир представлял собой верховную реальность: мир повседневности - родовое пространство всех возможных областей смысла. Повседневный мир - мир рутинной деятельности, или мир работы2 . Однако, замечает Шюц, «рутина - это такая категория, которую можно обнаружить на любом уровне деятельности, а не только в мире работы, хотя решающую роль она играет в верховной реальности - по меньшей мере потому, что мир работы является локусом всех возможных социальных взаимоотношений, а акты работы выступают предпосылками всех типов коммуникаций» . Остановимся пока на данном отрывке. В каком смысле рутинные действия обнаружимы в любой деятельности? Не следует ли из этого, что любая деятельность принципиально повседневна? Для Шюца, разумеется, нет. Хотя рутинные действия суть повседневные действия, однако повседневная реальность и рутина отнюдь не тождественные понятия. Более того, утверждает Шюц, ни одна из альтернативных областей смысла не совместима со значением повседневной жизни: действия (теоретизирования) ученого и действия непосредственного участника обыденных ситуаций взаимодействия (или действия ученого как непосредственного участника этих ситуаций) взаимно исключают друг друга. Шюц виртуозно пытается обойти кроющуюся в высказанном тезисе двусмысленность, во-первых, особым образом концептуализируя само «действие» (1), во-вторых, посредством скрупулезной проработки одного из ключевых в его теории понятий - понятия «релевантность» (2)3 .

(1) Шюц строго разграничивает понятия «поведение», «действие», «работа», «исполнение» и просто «мышление». В частности, «поведение, которое замышляется заблаговременно, т. е. базируется на заранее составленном проекте… буде[т] называть[ся] действием (action), независимо от того, является ли оно внешним или скрытым» . Целенаправленное действие, характеризующееся намерением реализовать проект, является исполнением, которое также может быть либо внешним, либо скрытым; примером последнего является попытка мысленно решить научную проблему. Наконец, под работой следует понимать внешние исполнения (в отличие от (скрытых) исполнений просто мышления), требующие телесных движений . Таким образом, одно дело - размышлять, другое дело - например, строить гараж. Вывод банален, и на нем не стоило бы заострять внимание, если бы не два важных момента, с которыми связано исходное разграничение. Во-первых, Шюц рассматривает мышление в эгологической перспективе, как сугубо приватный акт, внутренний процесс, имеющий внешний план выражения. (Здесь не место останавливаться на том, как демистификация этой приватности, начатая прежде всего Г. Райлом и Л. Витгенштейном и продолженная концептуальными аналитиками, показала социальную – внешнюю – подкладку этой «внутренней» материи, т.е. на том, что как язык, так и мышление следует рассматривать скорее в качестве социально организуемых вещей, а не в категориях ментальных процессов). Во-вторых, что более существенно, мышление, так же, как и акты работы, является действием (но исполняемым, в отличие от последних, во внутреннем плане) и так же, как и акты работы, может носить рутинный, т. е. привычный,

2 Рутинная деятельность, пишет Шюц, - это «множество работ, привычно выполняемых почти автоматически в соответствии с предписаниями, которые были выучены и успешно практиковались до сих пор» .

3 Разумеется, ход рассуждений Шюца не совпадает с тем, как он представлен здесь, однако для настоящего обсуждения это различие не существенно.

Социологическое обозрение Том 8. № 1. 2009

непроблематичный характер. Однако действия, категоризуемые как научные (а собственно научные действия для Шюца - это именно действия мышления, а точнее, действия теоретического созерцания), не являются рутинными в том смысле, в каком таковыми выступают акты работы в мире повседневности. Не являясь действиями рутины, они тем не менее также могут осуществляться привычным, непроблематичным образом, более того, предполагают осуществление рутинных актов работы. В чем тут дело, объясняет второй шюцевский концепт, а именно, понятие систем релевантностей.

(2) Шюц указывает, что «рутинная деятельность на каждом уровне характеризуется особой трансформацией… структур… релевантностей» . Конститутивные для реальности мира повседневной жизни рутинные действия работы - т.е. такие действия во внешнем мире, которые основываются на проекте и характеризуются намерением осуществить спроектированное положение дел с помощью телесных движений - входят в любую деятельность, будь то деятельность ученого, совершающего свои научные изыскания, композитора, сочиняющего очередную сонату, или, само собой разумеется, посетителя бакалейной лавки или пассажира метро. Однако, если для посетителя бакалейной лавки его акты работы (например, действия покупки пачки чая или соли) образуют «и сцену, и объект» его деятельности, то для ученого его акты работы (например, проведение экспериментальных измерений или написание статьи) образуют не более как фон, материальную основу собственно научных действий, определяемых иной системой (мотивационных, тематических и интерпретативных) релевантностей, которая задается его теоретической установкой и, будучи принятой, полагается как непроблематизируемая данность. «Все эти деятельности, - пишет Шюц, - выполняемые в мире работы и принадлежащие к нему, представляют собой либо условия, либо следствия теоретизирования, но не принадлежат к теоретической установке как таковой, от которой они легко отделимы» . Здесь, однако, возникает следующая проблема методологического характера, на которую справедливо указывает Ю. Хабермас. Если смена системы релевантностей вследствие занятия теоретической установки должна гарантировать «совместимость конструктов социального ученого с конструктами обыденного опыта социальной реальности» , тогда, говорит Хабермас, Шюц должен был бы объяснить методологическую роль связанных с научной системой релевантностей особых ценностных ориентацией. «Он должен был бы показать, почему именно они помогают решить проблему, состоящую в том, чтобы связать построение теории с коммуникативно проясненным дотеоретическим знанием, которое социальный ученый обнаруживает в своей предметной области, не привязывая в то же время значимость своих высказываний к (обнаруженному или привнесенному им) контексту жизненного мира» . С точки зрения Хабермаса, смена естественной установки на теоретическую, в результате которой действия теоретизирования образуют своего рода фигуру на фоне действий работы (предполагающих включенное участие в исследуемую ситуацию), не может гарантировать объективность понимания исследуемых процессов, поскольку эта объективность достижима лишь на основе интерсубъективности, а значит - исходя из позиции (пусть даже виртуального) участника , а не отстраненного наблюдателя.

Таким образом, рутинная деятельность образует фон для других деятельностей. Она сущностно маргинальна . Рутинные действия производятся всегда «во имя» других действий, служат для выполнения деятельности, задаваемой, в терминах Шюца, системой релевантностей более высокого порядка. В этом смысле они более чем непроблематичны: не проблематизируясь не только в отношении целей (мотивационная релевантность) и средств (интерпретативная релевантность), но и как таковые, т. е. тематически. Точнее, они тематически релевантны, но парадоксальным образом, представляя собой, так сказать, «прирученную тему» (topic-in -hand)4 . «Прирученная тема» - это нетематизируемая проблема, т. е. то, что представляет проблему, но не как таковую, а лишь применительно к

4 Рутинное знание, говорит Шюц, - это своего рода «знание-в-руках» .

Социологическое обозрение Том 8. № 1. 2009

данному состоянию дел . Так, организация и проведение исследователем интервью в рамках решаемой им научной проблемы будет являться такого рода прирученной темой, подчиненной иной тематической релевантности, служащей схемой отбора и интерпретации данных; она образует нетематизируемую проблему (я знаю, как решить ее в типичной ситуации типичными средствами) - до тех пор пока, скажем, не ломается диктофон; тогда из нетематизируемого фона она превращается в тематизируемую проблему (замены или ремонта диктофона). Рутина для Шюца образует онтологическую подкладку любой деятельности вообще, будь то решение текущих повседневных дел, проведение научного исследования или погружение в мир искусства5 . Кроме того, это еще и категория, имеющая градуальную характеристику: реальность повседневного - это реальность типичного , рутинная же реальность повседневного - это реальность в высшей степени типичного, фактически «стандартизированного и автоматизированного».

Типичное vs. упорядоченное

Предложенное Шюцем понимание рутины примечательно прежде всего в двух отношениях. Во-первых, само собой разумеющийся, непроблематичный характер не является атрибутом исключительно мира повседневности: он присущ любой теоретической и практической деятельности (более того, эта черта применима не только к действиям в рамках соответствующей системы релевантностей, но и к самим системам релевантностей , что, однако, вновь возвращает нас к поставленному Хабермасом вопросу относительно привилегированного статуса научной системы релевантностей и связанных с ней ценностных ориентаций по сравнению с системами релевантностей практических деятелей). Во-вторых, мир повседневности - мир не только непроблематичного, но и непрерывно проблематизируемого (прирученная тема то и дело «выпадает из рук»). Именно последнее обстоятельство я намерена далее взять за отправную точку и показать, что повседневность принципиально обнаружима в любой деятельности, но не в качестве онтологической подкладки рутинных актов и набора типизированных схем действия, а как

сущностная черта всякой социально организованной практики. Вопрос, стало быть, звучит так: как именно происходит непроблематичное решение текущих прирученных проблем в качестве проблем-применительно-к-данному-состоянию-дел? Проанализируем два фрагмента стенограммы, представляющей собой расшифровку записи приема академического экзамена 6 .

Фрагмент 1

		свойства ощущений. значт=свойства ощущений а: делятся
		на психофизиологические и психофизические
		давайте начнем сначала (.) что такое ощущение
		определение дайте
		а ощущение эта: э:: (4.0) ну это то что человек ощ/э
		<<ощущает>смеясь>
		так. таня вас зовут да?

		таня вы сосредоточьтесь подумайте
			) ((уходит))
		(15.0) ((возвращается назад))

5 Шюц, правда, далек от того, чтобы постулировать онтологичность границ между различными областями жизненного мира; это лишь различные уровни реальности, причем реальные в той мере, в какой им придается акцент реальности.

6 Запись была сделана во время зимней экзаменационной сессии 2008 г. в одном из университетов г. Минска; оригинальный аудиофайл хранится у автора настоящей статьи и может быть предоставлен по запросу любому желающему.

Социологическое обозрение Том 8. № 1. 2009

12 Ст. ну ощущение это=а: (2.0) какой то наверно какая то

13 чус/чуствительность организма на воздействия=

14 Пр. =ощущение это [психический процесс

психический процесс. а::: который

16 происходит при воздействии каких то раздражителей↓

17 а:: (2.0) и

18 Пр. на что воздействие

19 Ст. на::: человека.

20 (2.0)

21 Пр. а конкретнее

22 Ст. а: н на организм челов/ну=на: тело человека. (.) кожу.

23 Пр. [на органы чуств

24 Ст. [на органы чуств человека

Как можно видеть, студентка сталкивается с определенной проблемой, а именно: дать определение «ощущению», и соответственно с необходимостью решения данной проблемы. Рассмотрим, как это происходит.

Затруднение, явно обнаруживаемое действиями студентки, связано с просьбой преподавателя привести определение «ощущению». Своей просьбой преподаватель показывает, какой в данном случае должна быть структура ответа (с. 03–04) и, говоря «давайте начнем сначала», указывает на эту структурную неполноту в ответе студентки. «Сначала» здесь никоим образом не отсылает к астрономическому течению времени, оно является организационным моментом текущего взаимодействия, маркируя последнее как «ответ на экзамене», предполагающий определенную последовательность: «сначала» дается определение.

Студентка пытается дать определение, оказывающееся, однако, неудовлетворительным, и своим смехом демонстрирует, что и сама признает его неудовлетворительность. В своей тавтологичности ответ может быть принят как вполне достаточный, например, в ситуации неинституционального взаимодействия, в разговоре между непрофессионалами, однако он не верен в ситуации ответа студента на экзамене, формулирующего «определение психического процесса». Последнее предполагает, что ответ должен формулироваться в терминах профессионального языка, более того, их профессиональная отнесенность создается, как можно видеть из строчек 12–24, благодаря специфическому дискурсивному порядку. Иными словами, формулировка определения должна продемонстрировать не просто знание профессиональной терминологии (т. е. использование вместо слов «организм» или «кожа» слов «органы чувств»), а специфическую речевую практику, соответствующую тому, что принято считать «формулировкой определения психического процесса». В связи с этим замена «то, что человек ощущает» на «чувствительность организма на воздействия» рассматривается преподавателем как неадекватная (что значит: не воспроизводящая формальное начало определения, которое должно начинаться со слов «это психический процесс…»), что он и показывает своей корректировкой ответа студентки в строке 14.

Строки 09–14 позволяют также понять, что преподаватель вкладывает в слова: студент должен «сосредоточиться и подумать». Подумать – значит продемонстрировать тот специфический порядок высказываний, который соответствует практике формулирования «определения». Когда преподаватель корректирует ответ студентки, определяющей ощущение как «чувствительность организма на воздействия», говорит ли это о том, что студентка «не подумала»? Скорее, это свидетельствует о том, что преподаватель все еще не обнаруживает в ее ответе адекватной речевой структуры, которую, как ожидается, она должна знать и актуализировать применительно к текущей ситуации таким образом, чтобы ее «знание» было свидетельствуемо из самого способа ее говорения, т.е. она должна использовать профессиональные термины и воспроизводить определенный речевой паттерн. Дж. Коултер, рассматривая процесс «понимания», пишет в этой связи: «„Понимание“…

Социологическое обозрение Том 8. № 1. 2009

может означать знание о том, как действовать, знание о том, как использовать слово, инструмент, карту или любой другой контекстуально релевантный предмет, знание о том, как вести себя, знание о том, что произойдет дальше, и множество других вещей» . Как и «понимать», «думать» – значит публично демонстрировать определенную (речевую) практику, согласующуюся с окказиональными обстоятельствами ее контекстуального осуществления. Действия студентки в рассматриваемом фрагменте явно обнаруживают несоответствие тому, что от нее ожидается в данной ситуации.

И для студентки, и для преподавателя использование специфических терминов профессионального языка означает формулирование ответа на экзаменационный вопрос, т. е. их использование осуществляется внутри и подчиняется определенной образовательной задаче. В этом отношении употребление профессиональных слов и выражений студенткой встроено в демонстрацию ею своей подготовленности . Эту подготовленность студентка и предъявляет в первых двух строчках: она показывает, что «знает», как ответить на тот вопрос, который стоит в ее экзаменационном билете, используя термины «психофизиологические» и «психофизические», которые должны служить зримым свидетельством ее знания. Знание ею значения данных терминов – есть знание способа их употребления для-ответа-студента-на-экзамене. В этом смысле посредством того определения, которое она дает слову «ощущение» («ощущение… это то, что человек ощущает», с. 05–06), студентка обнаруживает, что к данному вопросу она не была готова. В то же время она демонстрирует свое понимание значения этого слова как слова естественного языка, употребляемого равным образом (в отличие от слов «психофизиологический» или «психический процесс») и профессиональными психологами, и рядовыми членами общества. Однако демонстрация оказывается проблематичной - но не как таковая, а применительно к данной ситуации, требующей «другого» понимания, или другой языковой игры, как сказал бы Витгенштейн - «понимание» столь же разнообразно, как и практики языкового употребления.

Что показывает нам этот пример? Прежде всего то, как внутри и посредством осуществляемых действий, т. е. внутри соответствующего контекста, происходит упорядочивание и наделение осмысленностью того, что осуществляется как «ответ на экзамене», придавая тем самым ситуации воспроизводимый, узнаваемый, короче, рутинный характер «ответа на экзамене». И хотя это осуществление непроблематично в целом, оно принципиально проблематизируемо в своих конкретных реализациях. Ни для студентки, ни для преподавателя не стоит вопрос о том, что происходит. Однако несомненность в происходящем как ответе-на-экзамене обеспечивается не имеющимся у каждого из участников типизированным представлением о том, что значит экзамен, а упорядоченной последовательностью взаимно ориентированных действий. Ответ на экзамене - это ситуация взаимных согласований, носящих окказиональный характер. Разумеется, эта ситуация определена: отвечает студент, принимает ответ и оценивает его преподаватель. Однако способ осуществления этих действий достаточно динамичен и вариативен: он не воплощает некой заданной схемы-ответа-на-экзамене, а реализуется в каждый момент времени исходя и с учетом конкретных обстоятельств. Ответ на экзамене, если воспользоваться выражением Д. Циммермана, суть «временнόе достижение участников обстановки»7 . Другими словами, ответ на экзамене практикуется , и эта практика

7 Ср.: «Характерные черты обстановки, воспринимаемые ее участниками, включают среди прочего ее историческую континуальность, структуру правил и взаимосвязь совершаемых в ней действий с этими правилами, а также приписываемые (или достигаемые) статусы их участников. Рассмотренные как временнόе достижение участников обстановки, эти черты будут называться окказиональным корпусом черт обстановки. Используя термин «окказиональный корпус», мы хотим подчеркнуть то обстоятельство, что черты социально организованной деятельности являются партикулярными, контингентными осуществлениями производства и опознания работы участников деятельности. Мы подчеркиваем окказиональный характер данного корпуса по сравнению с корпусом знания членов, их навыков и убеждений, всегда предшествующих и не зависящих от любых актуальных обстоятельств, в которых это знание, навыки и убеждения проявляются или опознаются. Последнее обычно называют „культурой“» .

Социологическое обозрение Том 8. № 1. 2009

окказиональна в своем осуществлении - не в том смысле, что имеет место наполнение некой абстрактной (типичной) схемы или формы особенностями конкретной ситуации и структурирование последней согласно данной форме, скорее, сама эта форма оказывается результирующим эффектом локального осуществления упорядоченной, скоординированной

и взаимно опознаваемой деятельности. В рассмотренном выше случае ответ на экзамене принимает форму последовательного согласования двух речевых практик: не просто двух языков, условно говоря, обыденного («ощущение - это то, что человек ощущает») и профессионального («ощущение - это психический процесс...»), а двух различных практик употребления слов, пересекающихся в ситуации академического экзамена. Равным образом и студент оказывается неподготовившимся студентом (не-знающим-определения-ощущения) не до ответа, а в ходе и как результат локальной конфигурации совместных действий данного преподавателя, принимающего экзамен, и данного студента, сдающего этот экзамен.

Типизированное знание того, что значит сдавать экзамен - например, взять экзаменационный билет, сесть за стол, записать на листке бумаги то, что будет составлять ответ на вопрос билета, озвучить написанное преподавателю, ответить на вопросы преподавателя - вполне может дать некое представление о происходящем и в то же время ничего не сказать о том, что происходит. И дело не столько в том, что все зависит от конкретных деталей, сколько в том, что «что» происходящего заключается в его «как». Одно

и то же действие, например, ответ на вопрос, может быть осуществлено как студентом, так и преподавателем и, соответственно, упорядочиваться совершенно различным образом. В приводимом ниже отрывке (Фрагмент 2) «отвечает» не только студент, но и преподаватель. Но это разные ответы.

Фрагмент 2

09 Ст.: э=м::

10 (17.0)

11 Ст.: я уже не помню

12 Пр.: ну вы же только что первые четыре слова назвали

13 (2.0)

14 Ст.: ну безудержность да? (1.0) да?

15 Пр.: нет вот вы когда говорили был такой то тип (2.0) по павлову

16 (1.0)

17 Ст.: да?=

18 Пр.: =да

19 Ст.: <<смеётся>>

20 (1.0)

21 Ст.: так. сильный тип

22 Пр.: так чтО он положил какое первое свойство нервной системы

23 (2.0)

24 Ст.: ну:: (1.0) ну не силу характера а

25 (1.0)

26 Пр.: сила (1.0) [нервной системы

[ нервной системы↓

32 (1.0)

33 Ст.: э:::: (1.0) а=спокойствие да?=

34 Пр.: =нет

35 (11.0)

36 Ст.: может быть эмоциональность

37 (1.0)

38 Пр.: речь идёт о свОйствах нервной системы а не о: (.)

39 характеристиках человека (2.0) и эти свойства относятся

40 к двум основным процессам которые характерны для нервной

41 системы это процессы (2.0) возбуждения и (4.0)

42 Ст.: возбуждения и (2.0) ну не скажешь же успокоение↓

43 Пр.: [торможение

торможение

Преподаватель просит студента назвать свойства нервной системы (с. 07), что вызывает у последнего явные затруднения (с. 08–10). Свою неспособность ответить студент оправдывает тем, что «он уже не помнит» (с. 11). Ситуация конституируется как ситуация одновременно и ответа, и не ответа: студент не молчит и не говорит, что он не знает, а отвечает таким образом, который позволяет ему позиционировать себя как потенциально знающего, но не помнящего, причем слово «уже» должно подчеркнуть, что он готовился. Тем самым студент расширяет рамки текущей ситуации как ситуации ответа на экзамене, связывая ее с предшествовавшей ей ситуацией подготовки. Это не значит, что в других случаях ответ на экзамене строго ограничен тем, что происходит здесь и сейчас. Напротив, актуальная ситуация экзамена всегда включает в себя отсылку к тому, что ей предшествует как «подготовка к экзамену» и конституируется исходя из не требующего оглашения и взаимно предполагаемого допущения, что перед тем, как прийти на экзамен, студент готовится к нему, так что сам экзамен становится зримым свидетельством подготовки. Однако в данном случае обращение к ситуации, предшествовавшей подготовке, используется в качестве ресурса оправдания невозможности продемонстрировать знание, которое ожидается от студента. Слову «уже» в ответе студента противопоставляется «только что» в следующем за ним высказывании преподавателя (с. 12). Тем самым преподаватель возвращает релевантность актуально происходящего, акцентируя то, что было сказано студентом здесь и сейчас: «только что». Стратегии студента «демонстрировать знание, значит помнить и актуализировать выученное» он противопоставляет, как показывает дальнейший обмен, стратегию «демонстрировать знание, значит рассуждать» (с. 22, 38–41): возражая на слова студента «я уже не помню», преподаватель своей репликой «ну вы же только что первые четыре слова назвали» указывает, что студент все же знает, однако не в том смысле, что он помнит, сколько в том смысле, что он должен сделать вывод из «только что» сказанного (в строке 22 это ожидание демонстрируется наиболее явным образом: «так чтό он положил…»). Это обращение к актуально сказанному лишает студента возможности апеллировать к памяти как ресурсу знания (с. 14–20). Студент начинает использовать стратегию «угадывания» (с. 14). Однако неудача ее применения, обнаруживаемая последующей репликой преподавателя (с. 15), заставляет студента скорректировать свои дальнейшие действия и, как видно из строк 24 и 42, он задействует в дальнейшем еще одну стратегию, которую можно охарактеризовать как стратегию «упреждения неверного ответа» («ну не силу характера», с. 24; «ну не скажешь же успокоение», с. 42), позволяющую ему, с одной стороны, представить ответ как результат своих актуальных размышлений, с другой стороны, смягчить возможный негативный эффект в случае, если ответ окажется неверным.

Социологическое обозрение Том 8. № 1. 2009

В отличие от преподавателя, студент демонстрирует гораздо более широкий репертуар поведения. Его действия направлены на то, чтобы заверить преподавателя в том, что он не только следует предложенным правилам игры (демонстрирует знание), но и делает это таким образом, как от него ожидается (знать, значит рассуждать), гибко меняя стратегию поведения в случае обнаружения ее неэффективности в актуальной ситуации (знать, значит помнить). При этом студент не просто подстраивается под ожидания преподавателя, а, ориентируясь на ту линию поведения, которой придерживается преподаватель, структурирует свои действия таким образом, чтобы побудить, в свою очередь, преподавателя к желаемым для себя действиям - в конечном счете, преподаватель сам дает нужные ответы.

Управляя ответом на экзамене, студенты тем самым создают и управляют своим членством в категории «студент». Другими словами, студенты, как замечают английские исследователи Б. Бенвелл и Э. Стокое, «не только „образовываются“, но и „практикуют себя как студентов“» . То же верно и в отношении преподавателей. Из приведенного выше фрагмента видно, как в ходе экзаменационного ответа попытке студента сконструировать себя как того, кто «помнит и воспроизводит», противопоставляется систематически осуществляемое преподавателем конструирование студента как того, кто «рассуждает». И, как можно наблюдать, для студента «быть студентом» отнюдь не означает «рассуждать в терминах профессионального языка».

Что, однако, позволяет опознавать некую деятельность в качестве, например, ответа-на- экзамене (не только с точки зрения исследователя, но и с точки зрения самих участников деятельности)? Осуществление некой деятельности как данной деятельности означает именно упорядоченное и ориентированное с учетом имеющихся и возникающих обстоятельств осуществление. И в этом смысле - непроблематичное и повседневное осуществление. Повседневное-как-упорядоченное необходимо понимать в трех смыслах: как

согласованное, как следующее в обычном порядке и как осуществляемое надлежащим образом8 . Другими словами, повседневное осуществление деятельности означает также ее компетентное осуществление. Однако компетентность - практическая вещь, а не свод правил и инструкций. Нет «кулинарной книги» практики чтения лекции, сдачи экзамена и т. д. Компетентное осуществление чтения лекции, сдачи экзамена, как и любой другой деятельности - практическое достижение.

Повседневность практик и рефлексивность действия

«Повседневность», понятая как согласованное, ординарное, компетентное осуществление любой социально организованной деятельности рассеивает жизненный мир повседневности, трансформируя его из автономной верховной области или «конечной области смысла» во множественность различных пересекающихся и взаимопроникающих практик. Эта трансформация - след определенной перефокусировки в исследовании социальной реальности, произведенной в 70-х годах ХХ в. рядом исследователей, которые условно могут быть объединены как представители теории практик . Сегодня, замечает В. Вахштайн, мы являемся свидетелями возрождения интереса к исследованию повседневности, характеризуемом некоторым изменением в определении последней: «Если в прежних - феноменологических и неомарксистских - теоретических проектах речь шла о страте „жизненного мира“ (Lebenswelt), представляющей собой „верховную реальность“ человеческого существования, то теперь повседневность возвращается в образе вместилища рутинных практик, своеобразной арены нерефлексивных действий» 9 . Два момента, однако, требуют уточнения.

Я полагаю, вопрос должен быть сформулирован несколько иначе. Речь идет о том, чтобы

8 Немецкое «ordentlich», к слову, предусматривает употребление именно в этих трех значениях: одновременно и как упорядоченный и как ординарный, постоянный, штатный, очередной и как в надлежащем порядке, аккуратно, прилично, пристойно, как полагается .

9 Следует, однако, отметить, что данное высказывание Вахштайн делает в критическом модусе.

Социологическое обозрение Том 8. № 1. 2009

рассматривать не просто множественность повседневных практик, но множество различных социальных практик в их повседневном осуществлении. Повседневность пронизывает все социальные практики . Но не в том смысле, что составляет онтологическую подоснову любой деятельности и предстает в виде типизированных образцов действия, как полагал Шюц, а постольку, поскольку заключается в организуемых, согласованных, упорядоченных, воспроизводимых способах осуществления любой деятельности. Короче, следовало бы рассматривать не повседневные и не-повседневные практики, а различные практики в их повседневном осуществлении.

Второй момент касается отождествления повседневного и нерефлексивного. Несомненно, оба аспекта тесно связаны между собой: разделение на повседневные и неповседневные практики основывается на разграничении рефлексивного и нерефлексивного или дорефлексивного действий, восходящим, в свою очередь, как указывает Вахштайн вслед за В. Волковым, к юмовскому разведению практического действия и рефлексивного. В этом смысле Шюц лишь следует традиции, определяя деятельность научного теоретизирования как область собственно рефлексивного действия. Это не значит, разумеется, что, решая свои повседневные дела, практический деятель не осмысляет (не рефлексирует) свои действия, однако занятие рефлексивной установки предполагает, согласно Шюцу, остановку действия: схватить действие в рефлексии, говорит он, значит «остановиться и задуматься» . Рефлексия предполагает отстранение от участия. Конечно, и ученый, осуществляя свою научную деятельность, не только размышляет с позиции отстраненного наблюдателя, но и участвует в социальном взаимодействии, вступая в коммуникацию с другими исследователями, проводя измерения и т. д., короче, поддерживая воспроизводство соответствующей научной традиции. Однако одно дело - «наука как социальное явление»,

и совсем другое - «специфически научная позиция ученого по отношению к своему объекту», замечает Шюц . Противопоставление теории и практики создает, таким образом, предпосылки для изымания рефлексивности не только из повседневных практик, но

и вообще из поля практики как таковой.

Другой коннотативный ряд задает противопоставление повседневного и неосознаваемого: повседневные действия нерефлексивны, поскольку основываются на само собой разумеющемся, неосознаваемом способе осуществления. Разумеется, речь не идет о том, что они бессознательны; они, скорее, вне, или до, осознания. Они не тематизируются, сказал бы Шюц. Однако же мы наблюдаем прямо противоположное. Практические действия непрерывно тематизируются, поскольку требуют постоянного согласования и упорядочивания. Рутинность - не основание и не условие повседневных практик, а следствие их упорядоченного осуществления. Рутинность осмысленно производится. Поэтому практические действия не являются до-рефлексивными, они рефлексивны в том смысле, что, как указывает П. Ауэр, «сами образуют контекст, который они делают интерпретируемым-для-всех-практических-целей-данного-момента» . Понятно, что так понятая рефлексивность не совпадает с тем, что подразумевает теоретическая рефлексия. Последняя - если взять за основу рефлексивный анализ в его (гуссерлевском) феноменологическом варианте - предполагает направленное интенциональное отношение, посредством которого происходит схватывание в акте сознания того, на что данный акт направляется, будь то другой акт или определенный объект, не являющийся состоянием сознания10 . Практическая же рефлексивность - а я думаю, вполне оправдано использовать именно такой термин - есть черта самих практических демонстраций, описаний и объяснений, непосредственно связанная с неустранимой индексичностью социальных действий11 . В. Патцельт характеризует индексичность и рефлексивность в качестве «парных

10 Строго говоря, в феноменологическом смысле объектом рефлексивного отношения всегда выступает именно другой акт сознания (см.: ), однако в контексте настоящего обсуждения этими тонкостями можно пренебречь.

11 Индексичность - термин, используемый лингвистами для обозначения свойства выражений естественного языка, благодаря которому достигается понимание участниками взаимодействия совершаемых ими

1. Краткая биографическая справка, основные труды

Альфред Шюц (19 апреля 1889 - 20 мая 1959) - австрийский социолог и философ еврейского происхождения, основоположник феноменологической социологии. Родился в Вене, где учил законоведение. Изучал юриспруденцию и экономику, вместе сХайеком и Фон Мизесом, среди прочих. Служил юрисконсультом в банковских фирмах, одновременно посвящая себя научным занятиям. В 1939 г. в связи с «аншлюсом» Австрии Шюц эмигрировал в Соединенные Штаты, где смог вступить в нью-йоркскую Новую Школу Социального Исследования. Его вдохновляли Анри Бергсон, венская экономическая школа и мышление Эдмунда Гуссерля, его прямого наставника. Здесь он долгое время преподавал и работал над своими книгами, не имея полноправной научной должности (он получил такую должность лишь в 1952 г.)

С 1952 Альфред Шюц стал профессором социологии нью-йоркской Новой школы социальных исследований.

Опираясь на свою теорию, Шюц исследовал структуры мотивов социального действия, формы и методы обыденного сознания, структуру человеческого общения, социального восприятия, рациональности и др., а также проблемы методологии и процедуры социального познания. Результаты этих исследований изложенные в большом количестве изданий его работ в 1970-1980, широко распространялись среди профессиональных социологов.

Основные труды:

· «Избранные статьи» (1971)

· «Феноменология социального мира» (1972)

· «Структуры жизненного мира» (1974)

· «Возвращающийся домой»

· «Структура повседневного мышления»

· «Формирование понятия и теории в общественных науках»

· «Размышления о проблеме релевантности»

· «О множественных реальностях»

· «Символ, реальность и общество»

Ключевые понятия: Жизненный мир; повседневный мир(повседневность); социальный мир; обыденное знание, знание здравого смысла; географическая ситуация; жизненный опыт и его универсальный смысл; концепция интерсубъективного мира; мы-группа, они-группа; типические модели поведения.

2. Объект исследования.

Повседневность, социальная реальность на микроуровне (индивид или социальная группа)

3. Социальная реальность.

Создается в повседневности, в быту, субъектом на основе здравого смысла. Социальная реальность – это повседневность как поле очевидного, не подвергающегося сомнению социального опыта, где социальный мир воспринимается в обыденно – типизированном виде.

4. Предмет исследования.

Здравый смысл. Предмет направлен на исследование механизмов формирования представлений, смыслов, сознаний о повседневном мире. Эти представления формируются на основе здравого смысла.

Механизмы формирования: 1) из личного опыта человека (личная биография)

2)опыт домашних групп (интерсубъективный опыт других)

Взаимодействие личного и интерсубъективного опыта создает здравый смысл, который вырабатывает успешную коммуникацию.

5. Методология и методы.

1) Социальная реальность создается действиями индивидов.

2) Индивид создает социальную реальность исходя из своих представлений, смыслов

3) Индивидуальное представление складывается на основе опыта других людей (домашней группы к которой принадлежит индивид). Домашняя группа определяет жизнь индивида его жизненную стратегию.

Домашняя группа – это то, где человек существует. Живет, это может быть всё что угодно: семья, работа, тюрьма и т.д. (но самая главная, по мнению Щюца – это концепция дома).

Концепция дом а посвящена описанию и анализу взаимопонимания между людьми после возвращения домой человека. Концепция дома дает возможность к социальному исследованию поведения различных групп людей выключенных на длительное время из привычной для них жизни и затем включенных обратно. (Например, путешественники, заключенные, студенты, космонавты и др.)

4) Для оценки социальных действий каждый индивид использует ту шкалу измерений ценностей, которая характерна для данной домашней группы.

5) Человек одной группы (домашней) видит объекты иначе, чем человек из другой группы (например, домашней).

Методы изучения.

Биографический метод.

С помощью него можно изучать представления людей, деятельность, поведение, обусловленное их биографической ситуацией. И то, как люди из разных биографий объясняют одно и то же явление.

И здесь возникает разногласие.

С одной стороны Щюц говорит о том что домашняя группа это единица изучения повседневной жизни, а с другой стороны для него важна каждая биография, тоесть изучение на уровне отдельного индивида. Отсюда вытекает объект социологии по Щюцу: изучение повседневной жизни на двух уровнях - 1) На уровне группы; 2) На уровне отдельного индивида.

6. Феноменологическая социология.

Основной тезис социальной феноменологии Шюца : социология должна работать над раскрытием, посредством которых акторы внутренне субъективными способами организуют свою повседневную деятельность и конструируют «обыденное знание».

Повседневное знание, в отличие от научного, нельзя изучать абстрактными методами . Социальный порядок - результат общего предположения об общности мира, но без разновидности нормативного консенсуса, принятого функционализмом.

«Действие» (action) будет означать предварительно обдуманное действующим человеческое поведение, т.е. поведение, основанное на заранее составленном проекте».

«Рациональное действие » на уровне здравого смысла – это всегда действие в рамках непроблематизированного и неопределенного набора типизаций мотивов, средств и целей, способов действия и персон, его выполняющих, принимаемых в качестве само собой разумеющихся. Они, однако, принимаются как сами собой разумеющиеся не только самим действующим, но и его партнером.

Основной задачей социальных наук является развитие метода, позволяющего осуществлять объективные операции с субъективными значениями человеческого действия, и что идеальные объекты социальных наук, описывающие социальную реальность, должны быть совместимы с объектами обыденного мышления людей в повседневной жизни.

Феноменологическая социология

В отношении изучения привычных интерпретаций и устойчивых смыслов действий альтернативной символическому интеракционизму парадигмой является феноменологическая социология. Это подход, основывающийся на рассмотрении социального взаимодействия как процесса координации поступков людей, наделяющих действия друг друга смыслом, типичным для их жизненного опыта. Общность и устойчивость смыслов, придаваемых ситуациям взаимодействия, упорядочивает их и превращает в представлении участников взаимодействия в объективную реальность – социальные феномены. Социальная реальность конструируется, хотя большей частью непреднамеренно, в сознании людей, придерживающихся общепринятых способов интерпретации как очевидных, естественных.

Образцами постановки и решения исследовательских проблем для приверженцев концепции феноменологической социологии служат работы выдающегося австрийского философа и социолога Альфреда Шюца (1899–1959) и его учеников – немецкого социолога Томаса Лукмана (р. 1927) и американских социологов Питера Бергера (р. 1929) и Гарольда Гарфинкеля (р. 1917).

Шюц в работе «Смысловая структура социального мира» (1932), используя идеи феноменологической философии германского мыслителя Э. Гуссерля, сформулировал концепцию социальной феноменологии как изучения тех представлений, которые образуют общество как «горизонт жизненного мира» – сферу опыта, доступного индивидам в их повседневной жизни. Жизненный мир не является предметом размышлений, люди просто переживают его как очевидную реальность. Объективность вещей, действий, событий в мире повседневности – это естественная установка индивидуального сознания. Субъективные переживания, индивидуальный опыт объективирует язык, при помощи которого люди обозначают и определяют любые явления.

Интерпретация ситуаций взаимодействия и действий его участников как типичных превращает взаимодействие в социальный порядок – устойчивую структуру. Социальная структура с точки зрения феноменологической социологии представляет собой всю сумму типизаций и созданных с их помощью повторяющихся образцов взаимодействия. Таким образом, общество конструируется в результате взаимодействий в повседневной жизни.

Однако сконструированный социальный порядок в силу естественной установки сознания воспринимается индивидами как объективная реальность – система норм и правил, которые необходимо усвоить и которым необходимо следовать.

7. Задачи социологии.

Задача социологии - изучать не реальность мира, а те смыслы и значения, которые люди придают его объектам.

1)Задача социолога (по Щюцу) – создать конструкцию конструкции. 1 конструкция – то, что создал человек первого порядка. 2 конструкция – конструкция 2-ого порядка. Нужно дать идеальные модели научного знания о повседневности.

2)Изучить биографическую ситуацию.

3)Изучить домашнюю группу.

4)Выявить мотивы поведения людей

Они обусловлены опытом домашней группы

Проектирование будущего мира

8. Значение вклада в социологию.

Шюц в своем основном труде «Феноменология социального мира» (1932) выдвинул собственную концепцию понимающей социологии, пытаясь решить применительно к сфере социального знания поставленную Гуссерлем задачу - восстановить связь абстрактных научных понятий с жизненным миром, миром повседневного знания и деятельности. Эта новая социология оказалась, по сути дела, систематическим описанием, с точки зрения действующего индивида, структур социального мира, каким он является в ходе и посредством самой этой деятельности, или, другими словами, она оказалась систематическим описанием познания социального мира в процессе деятельности. Подходя с этой последней точки зрения, социологию Шюца по справедливости можно назвать социологией познания. Шюц проводил свою позицию весьма последовательно, прослеживая процесс социального познания от субъективно подразумеваемого смысла изолированного действия до претендующих на объективность понятий социальных наук. Тем самым он пытался связать науку со здравым смыслом, с миром повседневного знания и опыта (некоторые из вариантов феноменологической социологии, основывающиеся на идеях Шюца, не случайно носят имя "социологии повседневности"). Выявление такой связи крайне важно, но в то же время и опасно, ибо оно лишает науку свойственной ей ауры объективности и исключительности и показывает, что обыденное и научное познание социального мира в принципе неразделимы. Научное познание тем самым релятивизируется. В обнаружении, систематическом анализе и изложении этого достаточно двусмысленного факта состоит главная заслуга Шюца в области теоретической социологии.

Достоинства:

Главным достоинством Щюца, я считаю, было то, что он изучал конструкцию конструкции. 1 конструкция – то, что создал человек первого порядка. 2 конструкция – конструкция 2-ого порядка- то, что создано ученым, разработка идеальной модели научного знания о повседневности.

У него объектом социологии выступает не отдельный индивид, его действия, а повседневная жизнь на микроуровне. 1) На уровне группы; 2) На уровне отдельного индивида.

Так же нельзя не указать в достоинствах то, что Щюц придавал большое значение биографическому методу. Он считал, что с помощью него можно изучать представления людей, деятельность, поведение, обусловленное их биографической ситуацией. И то, как люди из разных биографий объясняют одно и то же явление.

Попытаемся показать, как бодрствующий взрослый человек воспринимает интерсубъективный мир повседневной жизни, на которую и в которой он действует как человек среди других людей. Этот мир существовал до нашего рождения, переживался и интерпретировался нашими предшественниками как мир организованный. Перед нами он предстает в нашем собственном переживании и интерпретации. Но любая интерпретация мира основана на предыдущем знакомстве с ним - нашем лично или передаваемом нам родителями и учителями. Этот опыт в форме «наличного знания» (knowledge at hand) выступает как схема, с которой мы соотносим все наши восприятия и переживания.

Такой опыт включает в себя представление о том, что мир, в котором мы живем, - это мир объектов c более или менее определенными качествами. Среди этих объектов мы движемся, испытываем их сопротивление и можем на них воздействовать. Но ни одни из них не воспринимается нами как изолированный, поскольку изначально связан с предшествующим опытом. Это и сеть запас наличного знания, которое до поры до времени воспринимается как нечто само собой разумеющееся, хотя в любой момент оно может быть поставлено под сомнение. Несомненное предшествующее знание с самого начала дано нам как типичное, а это означает, что оно несет в себе открытый горизонт похожих будущих переживаний.

Внешний мир, например, мы не воспринимаем как совокупность индивидуальных уникальных объектов, рассеянных в пространстве и времени. Мы видим горы, деревья, животных, людей. Я, может быть, никогда раньше не видел ирландского сеттера, но стоит мне на него взглянуть, и я знаю, что это - животное, точнее говоря, собака. В нем все знакомые черты и типичное поведение собаки, а не кошки, например. Можно, конечно, спросить: «Какой она породы?» Это означает, что отличие этой определенной собаки от всех других, мне известных, возникает и проблематизируется только благодаря сходству с несомненной типичной собакой, существующей в моем представлении.

Говоря на специфическом языке Гуссерля, чей анализ типического строения мира повседневной жизни мы суммировали, черты, выступающие в действительном восприятии объекта, апперцептивно переносятся на любой другой сходный объект, воспринимаемый лишь в его типичности. Действительный опыт подтверждает или не подтверждает мои ожидания типических соответствий. В случае подтверждения содержание типа обогащается; при этом тип разбивается на подтипы. С другой стороны, конкретный реальный объект обнаруживает свои индивидуальные характеристики, выступающие, тем не менее, в форме типичности. Теперь - и это особенно важно - я могу считать этот, в его типичности воспринятый объект представителем общего тина, могу позволить себе сформулировать понятие типа, но мне совсем не нужно думать о конкретной собаке как о представителе общего понятия «собака». В принципе, мой ирландский сеттер Ровер обнаруживает все характеристики, относящиеся, согласно моему предшествующему опыту, к типу собаки. Однако то общее, что он имеет с другими собаками, мне совсем не интересно. Для меня он Ровер - друг и компаньон; в этом его отличие от прочих ирландских сеттеров, с которыми его роднят определенные типичные характеристики внешности и поведения, - без особых на то причин - не склонен видеть в Ровере млекопитающее, животное, объект внешнего мира, хотя и знаю, что всем этим он также является.

Таким образом, в естественной установке повседневной жизни нас занимают лишь некоторые объекты, находящиеся в соотношении с другими, ранее воспринятыми, образующими поле самоочевидного, не подвергающегося сомнению опыта. Результат избирательной активности нашего сознания - выделение индивидуальных и типических характеристик объектов. Вообще говоря, нам интересны лишь некоторые аспекты каждого особенного типизированного объекта. Утверждение, что данный объект S имеет характерное свойство p, в форме «S есть p» - это эллиптическое суждение. Ибо S, взятое независимо от того, каким оно выглядит в моих глазах, представляет собой, не только p, но также q, и r, и многое другое. Полное суждение должно читаться: S есть, наряду с тем, что оно и q, и r, также и p. Если по отношению к элементу мира, считающемуся само собой разумеющимся, я утверждаю: «S есть p», я делаю так потому, что при наличных обстоятельствах S интересует меня в качестве p, а его бытие как q и r я оставляю без внимания как нерелевантное.

Только что использованные термины «интерес» и «релевантность» - это обозначения ряда сложных проблем, которые сейчас нам обсудить не удастся. Приходится ограничиться лишь несколькими замечаниями. Человек в любой момент его повседневной жизни находится в биографически детерминированной ситуации, т. е. в определенной им самим физической и социокультурной среде. В такой среде он занимает свою позицию. Это не только позиция в физическом пространстве и внешнем времени, не только статус и роль в рамках социальной системы, это также моральная и идеологическая позиция. Сказать, что определение ситуации биографически детерминировано, значит сказать, что оно имеет свою историю. Это отложение всего предшествующего опыта, систематизированного в привычных формах наличного запаса знаний. Как таковое оно уникально, дано этому человеку и никому другому. Биографически детерминированная ситуация предполагает определенные возможности будущей практической или теоретической деятельности. Назовем ее «наличной целью» (purpose at hand). Эта цель как раз и определяет элементы, которые являются релевантными по отношению к ней. Система релевантностей в свою очередь определяет элементы, которые составят основу обобщающей типизации, и черты этих элементов, которые станут характерно типичными или, наоборот, уникальными и индивидуальными. Другими словами, она определяет, насколько далеко нам предстоит проникнуть в открытый горизонт типичности.[…]

1 А. Шюц. Структура повседневного мышления / Шюц. А. // Социологические исследования, 2. Повседневное мышление как система конструируемых типов Попытаемся показать, как бодрствующий взрослый человек воспринимает интерсубъективный мир повседневной жизни, на которую и в которой он действует как человек среди других людей. Этот мир существовал до нашего рождения, переживался и интерпретировался нашими предшественниками как мир организованный. Перед нами он предстает в нашем собственном переживании и интерпретации. Но любая интерпретация мира основана на предыдущем знакомстве с ним - нашем лично или передаваемом нам родителями и учителями. Этот опыт в форме "наличного знания" (knowledgeathand) выступает как схема, с которой мы соотносим все наши восприятия и переживания. Такой опыт включает в себя представление о том, что мир, в котором мы живем, - это мир объектов с более или менее определенными качествами. Среди этих объектов мы движемся, испытываем их сопротивление и можем на них воздействовать. Но "ни один из них не воспринимается нами как изолированный, поскольку изначально связан с предшествующим опытом. Это и есть запас наличного знания, которое до поры до времени воспринимается как нечто само собой разумеющееся, хотя в любой момент оно и может быть поставлено под сомнение. Несомненное предшествующее знание с самого начала дано нам как типичное, а это означает, что оно несет в себе открытый горизонт похожих будущих переживаний. Внешний мир, например, мы не воспринимаем как совокупность индивидуальных уникальных объектов, рассеянных в пространстве и времени. Мы видим горы, деревья, животных, людей. Я, может быть, никогда раньше не видел ирландского сеттера, но стоит мне на него взглянуть, и я знаю, что это - животное, точнее говоря, собака. В нем все знакомые черты и типичное поведение собаки, а не кошки, например. Можно, конечно, спросить: "Какой она породы?" Это означает, что отличие этой определенной собаки от всех других, мне известных, возникает и проблематизируется только благодаря сходству с несомненной типичной собакой, существующей в моем представлении. Говоря на специфическом языке Гуссерля, чей анализ типического строения мира повседневной жизни мы суммировали, черты, выступающие в действительном восприятии объекта, апперцептивно переносятся на любой другой сходный объект, воспринимаемый лишь в его типичности. Действительный опыт подтверждает или не подтверждает мои ожидания типических соответствий. В случае подтверждения содержание типа обогащается; при этом тип разбивается на подтипы. С другой стороны,

2 конкретный реальный объект обнаруживает свои индивидуальные характеристики, выступающие, тем не менее, в форме типичности. Теперь - и это особенно важно - я могу считать этот, в его типичности воспринятый объект представителем общего типа, могу позволить себе сформулировать понятие типа но мне совсем не нужно думать о конкретной собаке как о представителе общего понятия "собака". В принципе, мой ирландский сеттер Ровер обнаруживает все характеристики, относящиеся, согласно моему предшествующему опыту, к типу собаки. Однако то общее, что он имеет с другими собаками, мне совсем не интересно. Для меня он Ровер - друг и компаньон; в этом его отличие от прочих ирландских сеттеров, с которыми его роднят определенные типичные характеристики внешности и поведения. Я - без особых на то причин - не склонен видел в Ровере млекопитающее, животное, объект внешнего мира, хотя и знаю, что всем этим он также является. Таким образом, в естественной установке повседневной жизни нас занимают лишь некоторые объекты, находящиеся в соотношении с другими, ранее воспринятыми, образующими поле самоочевидного, не подвергающегося сомнению опыта. Результат избирательной активности нашего сознания - выделение индивидуальных и типических, характеристик объектов. Вообще говоря, нам интересны лишь некоторые аспекты каждого особенного типизированного объекта. Утверждение, что данный объект S имеет характерное свойство p, в форме "S есть p"- это эллиптическое суждение. Ибо S, взятое независимо от того, каким оно выглядит в моих глазах, представляет собой не только p, но также и q, и r, и многое другое. Полное Суждение должно читаться: "S есть, наряду с тем, что оно и q, и r, также и p". Если по отношению к элементу мира, считающемуся само собой разумеющимся, я утверждаю: "S есть p", я делаю так потому, что при наличных обстоятельствах S интересует меня в качестве p, а его бытие как q и r я оставляю без внимания как нерелевантное. Только что использованные термины "интерес" и "релевантность" - это обозначения ряда сложных проблем, которые сейчас нам обсудить не удастся. Приходится ограничиться лишь несколькими замечаниями. Человек в любой момент его повседневной жизни находится в биографически детерминированной ситуации, т. е. в определенной им самим физической и социокультурной среде. В такой среде он занимает свою позицию. Это не только позиция в физическом пространстве и внешнем времени, не только статус и роль в рамках социальной системы, это также моральная и идеологическая" позиция. Сказать, что определение ситуации биографически детерминировано, значит сказать, что оно имеет свою историю. Это отложение всего предшествующего опыта, систематизированного в привычных формах наличного запаса знаний. Как таковое оно уникально, дано этому человеку и никому другому. Биографически детерминированная ситуация предполагает определенные возможности будущей практической или теоретической деятельности. Назовем ее "наличной целью"

3 (purposeathand). Эта цель как раз и определяет элементы, которые являются релевантными по отношению к ней. Система релевантностей в свою очередь определяет элементы, которые составят основу обобщающей типизации, и черты этих элементов, которые станут характерно типичными или, наоборот, уникальными и индивидуальными. Другими словами, она определяет, насколько далеко нам предстоит проникнуть в открытый горизонт типичности. Вспомним приведенный выше пример: изменение моей наличной цели и связанной с ней системой релевантностей, сдвиг "контекста", в котором выступает для меня S, может побудить меня обратиться к предикату q, а то, что S есть также и p - теперь для меня" иррелевантно. Интерсубъективный характер повседневного знания и его импликация Анализируя первые конструкции повседневного мышления, мы вели себя так, будто мир - это мой, частный мир, игнорируя при этом тот факт, что с самого начала он является интерсубъективным миром культуры. Он интерсубъективен, так как мы живем среди других людей, нас связывает общность забот, труда, взаимопонимание. Он - мир культуры, ибо с самого начала повседневность предстает перед нами как смысловой универсум, совокупность значений, которые мы должны интерпретировать для того, чтобы обрести опору в этом мире, прийти к соглашению с ним. Однако эта совокупность значений - и в этом отличие царства культуры от царства природы - возникла и продолжает формироваться в человеческих действиях: наших собственных и других людей, современников и предшественников. Все объекты культуры (инструменты, символы, языковые системы, произведения искусства, социальные институты и т. д.) самим смыслом своим и происхождением указывают на деятельность человеческих субъектов. Поэтому мы всегда ощущаем историчность культуры, сталкиваясь с ней в различных традициях в. обычаях. Историчность - осадок деятельности, в которой история и раскрывается для нас. Поэтому я не могу понять объект культуры, не соотнеся его с деятельностью, благодаря которой он возник. Например, я не понимаю инструмент, не зная цели, для которой он предназначен; знак или символ - не зная, что он представляет в уме человека, использующего его; институт - не понимая, что он значит для людей, ориентирующих на него свое поведение. Здесь основа так называемого постулата субъективной интерпретации в социальных науках, о котором мы будем говорить позднее. Теперь предстоит рассмотреть дополнительные конструкции, возникающие в повседневном мышлении, учитывая при этом не частный, но интерсубъективный мир, и то, что представления о нем - не только мое личное дело; они изначально интерсубъективны, социализированы. Мы рассмотрим кратко три аспекта проблемы социализации знания: взаимность перспектив или структурную социализацию знания; социальное происхождение знания или его генетическую социализацию; социальное распределение знания.

4 Взаимность перспектив. В естественной установке повседневного мышления я считаю само собой разумеющимся, что другие, обладающие разумом люди существуют. Это значит, что объекты мира, в принципе, познаваемы для них либо актуально, либо потенциально. Это я знаю и принимаю без доказательств и сомнений. Но я также знаю и считаю само собой разумеющимся, что "тот же самый" объект должен означать нечто различное для меня и для любого другого человека. Это происходит потому, что: 1) я, будучи "здесь", нахожусь на иной дистанции от объектов и воспринимаю их в иной типичности, чем другой человек, который находится "там". По этой же причине некоторые объекты - вне пределов моей досягаемости (моего видения, слышания, манипулирования), но в пределах его досягаемости, и наоборот; 2) биографически детерминированные ситуации, моя и другого человека, соответствующие наличные цели и определяемые ими системы релевантностей (моя и другого) должны различаться, по крайней мере, до некоторой степени. Повседневное мышление преодолевает различия индивидуальных перспектив, являющиеся следствием этих факторов, с помощью двух основных идеализации: 1) взаимозаменяемости точек зрения (я считаю само собой разумеющимся и предполагаю: другой считает так же, что, если я поменяюсь с ним местами и его "здесь" станет моим, я буду находиться на том же самом расстоянии от объектов и видеть их в той же самой типичности, что и он в настоящий момент. Более того, в пределах моей досягаемости будут находиться те же самые вещи, что и у него сейчас. Действительно также и обратное отношение); 2) совпадения системы релевантностей. До тех нор, пока не доказано обратное, я считаю само собой разумеющимся - и предполагаю, другой считает так же - что различия перспектив, порождаемые нашими уникальными биографическими ситуациями, несущественны с точки зрения наличных целей любого из нас. И что он, как и я, т. е. "мы" полагаем, что выбрали и интерпретировали актуально и потенциально общие объекты и их характеристики тем же самым или, по крайней мере "эмпирически тем же самым", т. е.: тем же самым, с точки зрения наших практических целей, образом. Очевидно, что обе идеализации взаимозаменяемости точек зрения и совпадения релевантностей, вместе образующие общий тезис взаимных перспектив, представляют собой типизирующие конструкты объектов мышления, преодолевающих своеобразие объектов личного опыта моего или любого другого человека. Благодаря действию этих конструктов можно предполагать, что тот сектор мира, который считается само собой разумеющимся мною, воспринимается так же другим, моим партнером, более того, считается само собой разумеющимся "нами". Но это "мы" включает не только "тебя" и "меня", но "каждого, кто является одним из нас", т. е. каждого, чья система релевантностей по существу (в достаточной степени) совпадает с "твоей" и "моей". Таким образом, общий тезис взаимных

5 перспектив ведет к формированию такого знания об объектах и их характеристиках (актуально познанных "мною" и потенциально познаваемых "тобой"), которое выступает как знание "каждого". Оно представляется объективным и анонимным, т. е. отделенным я независимым от индивидуальных определений ситуации со всеми их уникальными биографическими подробностями, актуальными и потенциальными наличными целями. Термины "объект" и "характеристика объекта" мы должны толковать в самом широком смысле, подразумевая при этом объекты само собой разумеющегося знания. Тогда мы поймем, насколько важны интерсубъективные конструкты объектов мышления, возникающие в ходе структурной социализации знания Многих проблем, изученных, но недостаточно основательно проанализированных выдающимися обществоведами. То, что считается знакомым каждому, кто разделяет нашу систему релевантностей, - это образ жизни, рассматриваемый как естественный, нормальный, правильный членами "мы-группы". В качестве такового он является источником множества рецептов обращения с вещами и людьми в типичных ситуациях, он является источником привычек и "нравов", "традиционного поведения" в веберовском смысле, самоочевидных истин, бытующих в "мы-группе", несмотря на их противоречивость, короче,- всего "относительно естественного аспекта мира". Эти слова относятся и к конструктам типизированного знания, обладающего высокосоциализированной структурой, благодаря которой преодолевается специфика индивидуальных, само собой разумеющихся "представлений о мире. Но и это знание имеет свою историю. Оно - часть нашего "социального наследия", и это побуждает нас обратиться ко второму аспекту проблемы социализации знания, к его генетической структуре. Социальное происхождение знания. Лишь очень малая часть знания о мире рождается в личном опыте. Большая часть имеет социальное происхождение и передается друзьями, родителями, учителями, учителями учителей. Меня учат не только определять окружающую среду (т. е. типичные черты относительно естественного аспекта мира" воспринимаемого "мы-группой" как самоочевидная совокупность всех (до поры до времени несомненных вещей, которые, однако, всегда могут быть поставлены под сомнение), но и строить типичные конструкты согласно системе релевантностей, соответствующей анонимной унифицированной точке зрения "мы-группы". Сюда относятся образы жизни, способы взаимодействия со средой, практические рекомендации по использованию типичных средств для достижения типичных целей в типичных ситуациях. Типизирующим медиумом parexcellence, посредством которого передается социальное знание, являются словарь и синтаксис повседневного языка. Диалект повседневности - это, по преимуществу, язык имен, вещей и событий. А любое имя предполагает типизацию и обобщение в свете системы релевантностей, преобладающей

6 влингвистической "мы-группе", которая считает вещь достаточно значительной, чтобы найти для нее особый термин. Донаучный диалект - сокровищница готовых, уже сконструированных типов и характеристик, социальных по происхождению и несущих в себе открытый горизонт еще не найденных содержаний. Социальное распределение знания. Знание социально распределено. Благодаря общему тезису взаимных перспектив, несомненно, преодолевается трудность, заключающаяся в том, что мое актуальное знание - всего лишь потенциальное знание моего партнера, и наоборот. Но запас актуального наличного знания у людей различен, и повседневное мышление учитывает этот факт. Не только то, что человек знает, отлично от знания его соседа, но и то, как они оба знают "одни и те же" факты. Знание многообразно по степени ясности, отчетливости, точности. Возьмем, к примеру, хорошо известное разграничение У. Джемсом "знания понаслышке" (knowledgeatacquaitance) и "знания как такового" (knowledgeabout). Очевидно, о многих вещах я просто где-то что-то слышал, тогда как ты имеешь ясное представление о них как таковых. Справедливым может быть и обратное отношение. Я - "эксперт" в узкой области и "дилетант" во многих других, так же, как и ты. Любой индивидуальный запас наличных знаний в тот или иной момент жизни разграничен на зоны в различной степени ясности, отчетливости, точности. Эта структура порождается системой преобладающихрелевантностей и, таким образом, биографически детерминирована. Знание этих индивидуальных различий, само по себе, уже элемент обыденного опыта: я знаю, к кому и при каких типичных обстоятельствах я должен обратиться как к компетентному доктору или юристу. Другими словами, в повседневной жизни я конструирую типологию знаний другого, их объем и структуру. Поступая таким образом, я предполагаю, что он руководствуется определенной структурой релевантностей, которая выражается у него в наборе постоянных мотивов, побуждающих его к особому типу поведения и определяющих даже его личность. Но мы уже забежали вперед, приступив к анализу обыденных конструкций, связанных с пониманием других людей, что является целью следующего раздела (1). Структура социального мира и его типизация в конструктах повседневного мышления Я - человеческое существо, родившееся и живущее в социальном мире с его повседневностью, воспринимаю его готовым, выстроенным до меня, открытым для моей интерпретации и действия, всегда соотнесенным с моей актуальной биографически детерминированной ситуацией. Только по отношению ко мне определенный вид связей с другими приобретает тот особый смысл, который я обозначаю словом "мы". Только по отношению к

7 "нам", где центром являюсь я, другие выступают как "вы". А по отношению к "вам", в свою очередь соотносящимся со мною, выделяется третья сторона - "они". Во временном измерении, по отношению ко мне в настоящий момент моей биографии, существуют "современники", с которыми я могу взаимодействовать, и "предшественники", на которых я воздействовать не в состоянии, но чьи прошлые поступки и их следствия могу интерпретировать; они же, в свою очередь, могут влиять на мои собственные действия. Наконец, есть "преемники", недоступные опыту, но на которых можно ориентироваться в своих действиях в более или менее пустом ожидании. В этих отношениях воплощены самые разнообразные формы интимности и анонимности, зна-комости и чуждости, интенсивности и экстенсивности. Здесь мы ограничимся взаимоотношением между современниками. Поскольку речь, идет о повседневности, допустим, как само собой разумеющееся, что один человек может понять другого человека, его действия и что он может общаться с другими, так как предполагает, что они понимают его собственное поведение. Мы также считаем само собой разумеющимся, что это взаимное понимание ограниченно, хотя его и достаточно, для многих практических целей. Среди моих современников есть те, с кем я разделяю, пока длятся наши отношения, не только время, но и пространство. Ради простоты терминологии будем называть таких современников партнерами (consotiates), а отношения между ними - прямыми межличностными отношениями. Этот термин мы понимаем, однако, иначе, чем Ч. Кули и его последователи, обозначая им исключительно формальный аспект социальных отношений, в равной степени применимый и к интимной беседе друзей, и к случайной встрече чужих людей в железнодорожном купе. Общность пространства означает здесь, что некий аспект внешнего мира равно доступен для каждого партнера и содержит равно интересные релевантные для них объекты. Каждый видит тело другого, его жесты, походку, мимику и не просто воспринимает их как вещи или события во внешнем мире, но в физиогномическом значении, как свидетельства мыслей другого. Временная общность - здесь имеется в виду не только внешнее (хронологическое), но также и внутреннее время - означает, что каждый партнер соучаствует в непосредственно текущей жизни другого, что он может схватывать в живом настоящем мысли другого шаг за шагом, по мере их смены. Происходят события, строятся планы на будущее, возникают надежды, беспокойство. Короче говоря, каждый из партнеров включается в биографию другого; они вместе взрослеют, старятся; они живут в чистом "мы-отношении". В таком отношении, каким бы мимолетным и поверхностным оно ни было, другой воспринимается как уникальная индивидуальность, пусть и

8 раскрывающаяся лишь фрагментарно, выявляя всего один из аспектов своей личности в уникальной биографической ситуации. Во всех других формах социальных отношений (и даже в отношениях между партнерами, пока речь идет о нераскрытых сторонах личности другого) "я" другого человека может улавливаться лишь с помощью "воображаемого внесения гипотетического явления смысла" (если прибегнуть к выражению Уайтхеда). Иначе говоря, мы понимаем другого, конструируя типичный способ деятельности, типичные, лежащие в его основе мотивы, установки типа личности. Другой и его действия, недоступные моему непосредственному наблюдению, объясняются при этом как простые примеры, образчики данного типа личности. Мы не можем сравнивать здесь классификацию структур социального мира, типов действия и типов личности, необходимых для понимания "другого" и его поведения. Думая об отсутствующем друге А, я конструирую идеальный тип его личности и поведения на основе моего прошлого восприятия Л как партнера. Опуская письмо в почтовый ящик, я ожидаю, что незнакомые мне люди, именуемые почтовыми служащими, будут действовать типичным образом (не совсем мне понятным), в результате чего письмо дойдет до адресата в типично разумный срок. Даже не встречаясь с французом или немцем, я понимаю "почему Франция боится перевооружения Германии". Подчиняясь правилам английской грамматики, я следую принятому в обществе образцу поведения моих современников, говорящих по-английски. К ним я должен приспособить свое поведение, чтобы быть понятым. Наконец, любой артефакт, любой инструмент указывает на некоего безымянного человека, который создал его для того, чтобы другие безымянные люди воспользовались им для достижения типичных целей типичными средствами. Это лишь несколько примеров, упорядоченных по степени усиления анонимности отношений между современниками, а тем самым и конструктов, используемых для понимания другого и его поведения. Очевидно, увеличение анонимности влечет за собой уменьшение полноты содержания. Чем более анонимен типизирующий конструкт, тем меньше отражена в нем уникальная индивидуальность описываемого лица, тем меньше сторон его личности и поведения типизируются как релевантные с точки зрения наличной цели, ради которой, собственно, и конструируется тип. Если мы выделим типы личности (субъективные) и типы действия (объективные), то можно сказать, что усиление анонимности конструктов ведет к преобладанию последних. В случае полной анонимизации люди считаются взаимозаменяемыми, а типы действия обозначают "чье бы то ни было" поведение, как оно предопределено конструктом. Следовательно, можно сказать, что, за исключением чистого "мыотношения" партнеров, нам никогда не удается "схватить" индивидуальность человека в его уникальной биографической ситуации. В конструктах повседневного мышления другой проявляется в лучшем случае как частичное

9 "Я", и даже в чистом "мы-отношении" он обнаруживает лишь некоторые аспекты своей личности. Идея эта важна во многих отношениях. Г. Зиммелю она помогает преодолеть дилемму индивидуального и коллективного сознания, столь отчетливо видевшуюся Э.Дюркгейму. Она положена в основу теории Ч. Кули о возникновении "Я" благодаря "зеркальному эффекту". Д. Г. Мида она привела к многообещающей концепции "обобщенного другой". Наконец, она была решающей в деле прояснения таких понятий, как "социальная функция", "социальная роль" и "рациональное действие". Однако это еще не все, когда я конструирую "другого" как частную личность, исполнителя типичных ролей и функций, во взаимодействии с которым участвую я сам, параллельно развивается процесс самотипизации. В этом отношении я участвую не как целостная личность, а фрагментарно. Определяя роль "другого", я принимаю и свою роль. Типизируя поведение "другого", я типизирую и свое собственное, связанное с ним поведение. Я превращаюсь в пассажира, потребителя, налогоплательщика, читателя, зеваку и т. д. Эта самотипизация лежит в основе выделения У. Джемсом и Д. Г. Мидом элементов, обозначаемых терминами "I" и "Me" в целостности социальной личности. Нужно, однако, помнить, что конструкты здравого смысла, используемые для типизации "другого" и для самотипизации, имеют по преимуществу социальное происхождение и социально санкционированы. В рамках "мыгруппы" большинство личностных и поведенческих типов действия воспринимаются как нечто само собой разумеющееся (пока нет свидетельств об обратном) - как набор правил и предписаний, которые не опровергнуты до сих пор и, предполагается, не будут опровергнуты в будущем. Более того, типические конструкты часто институционализируются в качестве стандартов поведения, поддерживаемых обычаем и традицией, а иногда и особыми средствами так называемого социального контроля, например, законом. Типы действий и типы личности Теперь мы кратко остановимся на модели действия и социального взаимодействия, лежащей в основе конструирования типов действия и типов личности в повседневном мышлении. Действие, проект, мотив. Термином "действие" так, как он используется в этой работе, мы обозначаем продуманное человеческое поведение, т. е. поведение, основанное на составленном заранее проекте. Термином "акт" мы будем обозначать результат развертывающегося процесса - т. е. завершенное действие. Последнее может быть скрытым (например, мысленная попытка

10 решить научную проблему) или открытым, включенным во внешний мир. Оно может быть делом и бездельем, намеренным воздержанием от поступка - в этом случае оно считается действием в себе. Любое проектирование заключено в воображении будущего поведения. Однако отправной точкой любого проектирования оказывается не развертывающийся процесс действия, но завершенный в воображении акт. Прежде чем планировать этапы будущей деятельности, я должен представить себе то завершенное положение дел, к которому они приведут. Образно говоря, прежде чем приняться за чертежи, я должен иметь в голове замысел проекта здания. Поэтому в воображении я переношу себя в будущее, т. е. туда, где действие уже будет завершено. И лишь затем я реконструирую в воображении отдельные этапы совершающегося в будущем акта. Согласно нашей терминологии, не будущее действие, а будущий акт предвосхищается в проекте. Время его - будущее совершенное (modofuturiexacti). Такая характерная для проекта временная перспектива влечет за собой важные выводы, 1. Все проекты предстоящих актов основываются на наличии моих знаний в момент проектирования. Сюда подключается опыт ранее совершенных актов, типически сходных с проектируемыми, а следовательно, играет роль и особая идеализация, которую Гуссерль именовал идеализации "Я-могу-этоснова". Согласно такому предположению, в типически сходных.обстоятельствах я могу действовать в сущности так же, как я действовал и раньше для достижения типически сходного результата. Ясно, что эта идеализация требует конструирования особого рода. Мое наличное знание во время проектирования, строго говоря, должно отличаться от наличного знания после совершения акта, хотя бы потому, что я "стал старше", и сама реализация проекта модифицировала мои биографические обстоятельства, пополнила опыт. Так что "повторение" действия - это не.просто его воспроизведение. Первое действие D" начиналось в обстоятельствах О" и привело к ситуации С". Повторяемое действие D" начинается в обстоятельствах О" и должно будет завершиться ситуацией С". С" неизбежно будет отличаться от О", так как знание о том, что D" просто привело к С", стало элементом обстоятельств нового действия О". Раньше же, когда я планировал первое действие, налицо было лишь пустое предвосхищение будущей ситуации. С" тоже будет отличаться от С", как и D" от D". Это происходит потому, что О", О", D", D", С", С" мы обозначаем сами по себе уникальные и неповторимые явления. Однако именно те черты, которые делают их уникальными и неповторимыми, повседневное мышление просто-напросто отбрасывает, ибо они нерелевантны с точки зрения имеющейся цели. Когда я конструирую идеализацию "Я-могу-это-снова" (Ican-do-it-again), мне важна типичность О, D, С - и без всяких "прим". Фигурально говоря, конструирование состоит в подавлении "прим" по причине их нерелевантности, что, кстати, характерно для типизации вообще.

11 Этот момент особенно важен для анализа понятия так называемого рационального действия. Очевидно, в рутине повседневной деятельности мы прибегаем к подобному конструированию, следуя условным правилам лишь потому, что до сих пор они нас не подводили, и связываем тем самым цели и средства, относительно действительного взаимодействия которых вовсе не имеем ясного представления. Именно в повседневном мышлении мы конструируем мир фактов, которые кажутся взаимосвязанными, мир, содержащий только те элементы, что считаются релевантными с точки зрения наличной цели. 2. Особая временная перспектива проекта проливает свет на взаимосвязь проекта и мотива. В обыденной речи словом "мотив" обозначаются две разные системы понятий, которые следует различать. Можно сказать, что мотивом убийцы было ограбление жертвы. Здесь под "мотивом" понимается цель, положение дел, которое призвано реализовать предпринятая акция. Мы назовем такой мотив "для-того-чтобы" (in-order-tomotive). С точки зрения деятеля, этот класс мотивов апеллирует к будущему. Положение, дел, которое должно возникнуть в будущем, воображенное в проекте, и есть мотив свершения действия. Можно сказать, что проект убийцы был мотивирован его трудным детством, окружающей социальной средой и т. п. Такой мотив назовем мотивом "потому-что" (because-motive). С точки зрения действующего лица, этот мотив соотносит действия (2) с прошлыми переживаниями, побуждающими его поступать именно таким образом. В форме "потому-что" мотивируется сам проект действия (например, добыть денег, убив человека). Мы не можем входить здесь в детальный анализ теории мотивов. Следует лишь отметить, что человек в процессе деятельности мотивирует ее только по типу "для-того-чтобы", имея в виду состояние дела, на реализацию которого ориентирована его текущая деятельность. Лишь бросив взгляд назад - на уже совершенный акт или на пройденные первоначальные этапы развертывающегося действия, или даже на уже созданный проект, предвосхищающий акт (modofuturiexacti),- можно ретроспективно уловить мотив "потому-что", побудивший сделать то, что сделано или запроектировано. Но в этом случае человек уже не действует, он наблюдает себя самого. Различие двух видов мотивов жизненно важно для анализа человеческого взаимодействия, к которому мы теперь обратимся. Социальное взаимодействие. Любая форма социального взаимодействия зиждется на уже описанных конструктах, при помощи которых понимаются "другой" и модель действия вообще. Возьмем взаимодействие партнеров: вопрошающего и отвечающего. Проектируя вопрос, я предвижу, что "другой" поймет мое действие (например, произнесение вопросительного предложения) как вопрос, и это

12 побудит его действовать так, чтобы я понял его реакцию как адекватную (Я: "Где чернила?"партнер указывает на стол). "Для-того-чтобы" (мотив моего действия) рассчитан на получение адекватной информации; в данной ситуации предполагается, что понимание моего мотива "для-того-чтобы" станет для "другого" мотивом "потому-что", и он совершит действие, "длятого-чтобы" дать мне эту информацию. Все это верно, разумеется, при условии, что он хочет и может сделать то, что я, со своей стороны, от него ожидаю. Я предвижу, что он понимает по-английски, знает, где хранятся чернила, и что он скажет мне, если знает, и т. д. В общем и целом, я ожидаю, что он будет руководствоваться теми же типами мотивов, которыми в прошлом - как свидетельствует мое наличное знание - руководствовался я сам и многие другие в типически сходных обстоятельствах. Наш пример показывает, что даже простейшее взаимодействие в обыденной жизни использует набор повседневных конструктов (в данном случае, конструктов ожидаемого поведения "другого"), основывающихся на идеализации, согласно которой мотив "для-того-чтобы" одного деятеля становится мотивом "потому-что" его партнера, и наоборот. Мы назовем это идеализацией взаимности мотивов. Очевидно, она обусловлена общим тезисом взаимности перспектив, поскольку предполагает, что мотивы, приписываемые "другому", типично те же, что у меня или у других в типично тех же обстоятельствах. Все это соответствует социально обусловленному наличному знанию. Предположим теперь, что я ищу чернила для наполнения авторучки, с тем чтобы написать в комитет фонда заявление о предоставлении средств для реализации научного проекта. Если заявление будет удовлетворено, изменится весь мой образ жизни. Я - действующее лицо (вопрошающий), и я один знаю о моем плане, представляющем собой конечный мотив "для-тогочтобы" моего актуального действия, знаю то состояние дел, которому предстоит осуществиться. Конечно, это может быть сделано лишь постепенно1 (нужно написать заявление, найти письменные принадлежности и т. д.), причем каждый из этапов должен материализоваться в "действии" по особому проекту, с особым "для-того-чтобы" мотивом. Однако все эти "микродействия" - лишь фазы целостного действия, и все промежуточные шаги, в них воплощенные, - это лишь средств, достижения конечной цели, определенной изначальным проектом. Размах его связывает микропроекты в единую цепь. Это становится ясным, если принять во внимание, что в цепи взаимосвязанных частичных действий, порождающих ситуации, которые всего лишь "средства" для достижения проектируемой цели, одни звенья можно заменить другими или просто опустить. В первоначальном проекте ничего не изменится. Если я не найду чернил, могу воспользоваться пишущей машинкой, и заявление будет написано. Другими словами, только действующее лицо знает, "когда его действие начинается и где оно заканчивается", т. е., почему оно будет осуществлено. Именно протяженность проектов определяет единство действия. Партнер не

13 знает ни о проекте, предшествовавшем действию, ни о масштабе контекста, в который оно включено. Он знает только тот фрагмент действия, который развернут перед ним, а именно: наблюдавшийся им совершенный акт или же прошлые фазы текущего действия. Если бы моего партнера спросили, чего же я хотел, он ответил бы, что я спрашивал, где найти чернила. Это все, что он знает о моем проекте и его контексте, он видит в нем самостоятельное отдельное действие. Чтобы "понять" смысл моего действия, ему пришлось бы, начав с наблюдаемого акта, конструировать лежащий в его основе "длятого-чтобы" мотив, т.е. определить, зачем я сделал то, чему он был свидетелем. Теперь ясно, что смысл действия неизбежно окажется различным: а) для самого действующего лица; б) для взаимодействующего с ним партнера, с которым он имеет общий набор целей и релевантностей: в) для наблюдателя, не включенного в это отношение. Отсюда вытекают два важных вывода. Вопервых, повседневное мышление дает нам лишь вероятную возможность понять действие "другого" в той мере, которая достаточна для нашей наличной цели. Во-вторых, чтобы увеличить вероятность, мы должны искать тот смысл, который имеет действие для самого действующего. Так что постулат "субъективной смысловой интерпретации", как он неудачно именуется, не есть отличительная черта социологии Макса Вебера или вообще методологии социальных наук. Это - принцип конструирования типов действия в повседневном опыте. Субъективная интерпретация возможна только как выявление мотивов, определяющих данный ход действия. Соотнося тип действия с лежащими в его основе типичными мотивами, мы начинаем конструировать тип личности. Последний может быть более или менее анонимным, т. е. лишенным содержания. В "мы-отношении" партнеров действие "другого", его мотивы (поскольку они проявляются) и его личность (поскольку она вовлечена в явное действие) воспринимаются в непосредственности; указанные здесь типы обнаруживают низкую степень анонимности и значительную полноту содержания. Конструируя типы действия современников (не партнеров), мы приписываем более или менее анонимным участникам набор инвариантных мотивов, управляющих их действиями. Этот набор сам по себе есть конструкт типичных ожиданий от поведения "другого", он часто изучается с точки зрения социальной роли, функции или институционального поведения. В повседневном мышлении такой конструкт особенно важен в проектировании действий, ориентированных на поведение современников (но не партнеров). В чем заключаются его функции? 1. Я считаю само собой разумеющимся, что мое действие (скажем, опускание в ящик снабженного маркой и правильно надписанного конверта) побудит анонимных для меня людей (почтовых служащих) совершить типичные действия (обработать почту) в соответствии с типичными "для-того-чтобы" мотивами (выполнение профессиональных обязанностей), в результате чего будет достигнуто запроектированное мною состояние дел (доставка письма адресату в установленный срок). 2.Я также считаю само собой разумеющимся, что мой

14 конструкт типа "действия другого", в сущности, соответствует его собственной самотипизации, и что в последнюю включается типическое представление о моем (его анонимного партнера) типичном способе поведения, основанном на типичных и предположительно инвариантных мотивах (кто бы ни опустил должным образом надписанный и снабженный маркой конверт в почтовый ящик, предполагается: он будет доставлен по адресу в определенное время). 3. И, более того, в моей собственной самотипизации (в роли клиента почтовой службы) я должен проектировать мое действие по такому типу, который, как я предполагаю, будет отвечать ожиданиям типичного почтового служащего по отношению к типичному клиенту. Эта конструкция взаимосвязанных поведенческих моделей оказывается конструкцией взаимопереплетенных "для-того-чтобы" и "потому-что" мотивов, воспринимающихся как инвариантные. Чем более институционализирована и стандартизована такая модель, т. е. чем более она типизирована и социально санкционирована с помощью законов, правил, норм, обычаев, традиций и т. д., тем больше вероятность того, что мое собственное самотипизированное поведение достигнет желаемой цели. Сноски 1. За исключением некоторых экономистов проблема социального распределения знания не привлекала должного внимания специалистов в общественных науках. А ведь она открывает новое поле для теоретических и эмпирических исследований, которые действительно заслуживали бы названия социологии знания, сохраняющегося ныне за неопределенной дисциплиной, принимающей на веру то самое социальное распределение знания, на котором она основана. Хотелось бы надеяться, что систематическое изучение этой области внесет значительный вклад в решение таких проблем, как проблема социальной роли, социальной стратификации, институционального или организованного поведения, социологии занятий и профессий, престижа, статуса и т. д. 2. В понятие "действие" включается все человеческое поведение, когда и поскольку действующий индивид придает ему субъективное значение... Действие является социальным, поскольку в силу придания ему действующим (или действующими) субъективного значения оно учитывает поведение других, а тем самым ориентируется на него.

Феноменологическая социология альфреда шюца. Альфред шюц структура повседневного мышления Структура повседневного мышления шюц кратко

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Ваш комментарий (необязательно):